А Вадим стал захаживать все чаще и чаще. Сначала дичился, потом привык. Смешная она, а добрая.
Анфиса была против.
— Нашел с кем водиться! Ни ума, ни разума. Одно слово — опереточная. Когда ты к этой, к Флеровой, ходил, разве я возражала? Серьезный человек, композитор.
Вадим ее не слушал, ходил к Аде, а не к Ольге Ивановне. С Адой ему было легко. «Все пройдет, все пройдет», — напевала она.
Иногда она ставила ему давние пластинки с записями своих опереточных арий: «Послушай, не правда ли, чистое серебро?» Пластинка крутилась, поскрипывала, далекий голос молодой Ады пел-заливался, а рядом сидела старая Ада и глухо, почти без голоса сама себе подпевала. Вадим слушал, как пели две Ады, и, странно сказать, ему это нравилось. К Аде он был снисходителен, не то что к другим, к матери. Понемногу он осмелел, развязался, стал говорить с Адой о том, что все врут.
— Да, да, — кивала Ада, — ты прав, в жизни много лжи и обмана. Счастье — обман, любовь — обман.
— Я не про то. Я про то, зачем все врут?
— И я вру? — кокетливо спрашивала Ада Ефимовна, утапливая глазки между щек.
— Конечно врете. Зачем вы волосы красите? Они же у вас седые.
— Ну, знаешь, Вадим, — обижалась Ада Ефимовна, — ты называешь враньем стремление к красоте.
— Ну ладно, у вас стремление, — великодушно соглашался Вадим. — А у нее? Она-то зачем врет?
«Она» означало мать.
Ада Ефимовна в ту пору Анфису недолюбливала, но все же считала нужным вступиться:
— Нельзя так говорить о матери! Она тебе всю жизнь отдала!
— А мне не надо. Зачем она меня родила? Я не просил. Купила мне новые брюки, а самой есть нечего. Я их нарочно папиросой прожег.
— Так ты еще и куришь?!
— У нас все курят. Прячутся в туалете и курят втихаря.
— Значит, и ты врешь? — смеялась Ада Ефимовна.
— Нет, я не вру. Я раз на переменке в открытую закурил. Вобла заметила, раскудахталась: «Ах, ах, мальчик курит!» Тащит к директорше. А я и директорши не боюсь. Что она мне сделает? Сама до смерти боится всяких чепе. Школа на первом месте в районе, ей неохота первое место терять. Она сама меня боится. «Громов, нам с тобой надо серьезно поговорить». А у самой глаза так и бегают. Я ей прямо сказал: «Боитесь вы меня». Она — с катушек долой. Я заржал и пошел. И ничего мне за это не сделали… Все одинаковые, все врут…
— Откуда у тебя такая разочарованность? — говорила Ада Ефимовна. — Ты как Байрон.
Вадим даже немножко гордился, что он как Байрон.
19
Одно лето Вадим жил в пионерском лагере, а Анфиса Максимовна оставалась в городе со своим садиком, откуда многих детей разобрали, увезли на дачу, и она, можно сказать, отдыхала.
