В обмен на отпущение грехов монах потребовал у Лоренцо всего лишь одно — вернуть свободу Флоренции. Лоренцо отказался, и монах удалился, неся на лице выражение горя.
Войдя минуту спустя в спальню умирающего, его застали испустившим дух и сжимающим в руках великолепное распятие, которое он успел сорвать со стены и к подножию которого припал губами, как если бы взывал к Господу, пытаясь обжаловать приговор его непреклонного служителя.
Так умер, оставив в наследство Флоренции тридцативосьмилетнюю борьбу против своего семейства, тот, кого современники называли великолепным Лоренцо и кого потомству предстояло назвать Лоренцо Великолепным.
И, как если бы его смерть должна была повлечь за собой великое множество бедствий, Небу было угодно явить пугающие знамения: молния ударила в купол церкви Санта Репарата, епархиального собора Флоренции, и Родриго Борджа был избран папой.
Наследовал отцу Пьеро, однако наследник этот был весьма слаб для патрональной власти, которую с риском для спасения собственной души завещал ему Лоренцо. Родившийся в 1471 году и, следственно, едва достигший двадцати одного года, Пьеро был красивым молодым человеком, который, утрируя все достоинства своего отца, выказывал слабость вместо доброты, вежливость вместо ласковости, расточительность вместо щедрости.
В том положении, в каком пребывала тогда Европа, для продвижения вперед требовалась либо мудрая политика Козимо, Отца отечества, либо могучая воля Козимо I. Однако Пьеро не было присуще ни то, ни другое, и потому он губил себя, а губя себя, едва не погубил Италию.
Никогда еще, по словам историка Гвиччардини, с тех благословенных времен, когда император Август осчастливил сто двадцать миллионов человек, Италии не доводилось быть столь благополучной, столь богатой и столь мирной, какой она стала к 1492 году. Почти всеобщий мир царил во всех уголках этого земного рая, и шел ли путник, спускаясь с Пьемонтских Альп, через Ломбардию в сторону Венеции, или из Венеции направлялся в Рим, двигаясь вдоль побережья Адриатики, или, наконец, следовал по Апеннинским горам к оконечности Калабрии, — повсюду он видел зеленеющие равнины или покрытые виноградниками холмы, посреди которых или на склонах которых ему встречались богатые города, густонаселенные и, если и не свободные, то хотя бы счастливые.
И в самом деле, небрежение и зависть со стороны Флорентийской республики еще не обратили равнины Пизы в болота; маркиз ди Мариньяно еще не стер с лица земли в одной только Сиенской республике сто двадцать деревень; войны семейств Орсини и Колонна еще не превратили плодородные поля в окрестностях Рима в ту дикую и поэтическую пустыню, какая окружает в наши дни Вечный город, а Флавио Бьондо, описывая в 1450 году Остию, насчитывающую теперь не более трехсот жителей, ограничился словами, что она стала не такой процветающей, как во времена Августа, когда ее население составляло пятьдесят тысяч человек.
