Клер не была знакома с Дюроком.
Гортензия не была знакома с Эктором.
Гортензия, по существу говоря, осмелилась признаться, что влюблена в Дюрока, ибо ее отчим, который, со своей стороны, питал к нему большую привязанность, благосклонно воспринял эту любовь.
И в самом деле, Дюрок был одним из тех блистательных генералов, целым рассадником которых стал в то время Тюильри. Ему не было еще двадцати восьми лет, его отличали чрезвычайно утонченные манеры, и обращали на себя внимание его большие выпуклые глаза, довольно высокий рост и стройное, изящное телосложение.
Однако над этой любовью сгущались тучи. Бонапарт ей покровительствовал, но Жозефина покровительствовала другой любви.
Жозефина хотела выдать Гортензию замуж за Луи, одного из младших братьев Наполеона.
У Жозефины в семье было два открытых врага — Жозеф и Люсьен. Их надзор за ее поведением заходил куда дальше обычной бестактности. Это они почти убедили Бонапарта после его возвращения из Египта не видеться более с Жозефиной. Это они постоянно подталкивали его к разводу, ссылаясь на то, что для осуществления честолюбивых планов Бонапарта ему необходим наследник мужского пола, и в этих обстоятельствах вели игру тем более красивую, что, казалось бы, действовали против собственных интересов.
Жозеф и Люсьен были женаты. Жозеф женился самым достойным образом, сообразуясь со всеми приличиями. Он взял в жены дочь г-на Клари, богатого марсельского торговца, и оказался свояком Бернадота. У г-на Клари оставалась еще третья дочь, которая, возможно, была еще прелестнее своих сестер, и Бонапарт попросил ее руки.
— Да ни за что, — ответил отец, — мне вполне достаточно в семье и одного Бонапарта!
Если бы этот почтенный марсельский торговец дал согласие, то в один прекрасный день он оказался бы тестем императора и двух королей.
Что же касается Люсьена, то он пошел на то, что в светском обществе называется неравным браком.
Году в 1794-м или 1795-м, когда Бонапарт был известен лишь захватом Тулона, Люсьен получил должность смотрителя провиантского склада в небольшом селении Сен-Максимен.
Будучи республиканцем и окрестив себя Брутом, Люсьен не мог позволить, чтобы в том месте, где он живет, находился какой-нибудь святой, и потому, переименовав святого Максимина, подобно тому, как переименовал самого себя, он присвоил этой деревне название Марафон.
Гражданин Брут из Марафона — это звучало хорошо.
Мильтиад звучало бы еще лучше, однако Люсьен, принимая имя Брут, не мог предусмотреть, что ему предстоит поселиться в Марафоне.
