Весьма встревоженный, Бурьенн приблизился к ней.
— О сударыня, — спросил он, — неужели что-то случилось с первым консулом?
— Нет, Бурьенн, нет! — ответила Жозефина. — Это со мной кое-что случилось…
— И что же, сударыня?
— Ах, милый Бурьенн, я так несчастна!
Бурьенн рассмеялся.
— Бьюсь об заклад, что я догадался, в чем дело, — сказал он.
— Мои поставщики… — пролепетала Жозефина.
— Отказывают вам в поставках?
— О, если бы только это!
— Неужели они имеют наглость требовать денег? — смеясь, спросил Бурьенн.
— Они угрожают мне судебным преследованием! Вообразите на минуту, в каком неловком положении я окажусь, дорогой Бурьенн, если судебная повестка попадет в руки Бонапарта!
— Вы полагаете, что они осмелятся?
— Более чем уверена.
— Но это невозможно!
— Вот, возьмите…
И Жозефина вытащила из-под подушки гербовую бумагу со штемпелем Республики.
Это было адресованное первому консулу судебное требование оплатить долги г-жи Бонапарт, его жены, на общую сумму в сорок тысяч франков за перчатки.
Случаю было угодно, что это требование, сбившись с пути, попало в руки жены, вместо того чтобы попасть в руки мужа.
Иск был предъявлен от имени г-жи Жиро.
— Черт побери! — воскликнул Бурьенн. — Это уже серьезно! Выходит, вы позволили всей вашей свите делать покупки у этой дамы?
— Вовсе нет, дорогой Бурьенн: эти сорок тысяч франков только за мои перчатки.
— Только за ваши?
Да.
— Стало быть, вы не оплачивали счета в течение десяти лет?
— Я расплатилась со всеми своими поставщиками первого января прошлого года, и на это потребовалось триста тысяч франков. Я так дрожу сейчас именно потому, что хорошо помню гнев Бонапарта в тот раз.
— И вы износили перчаток на сорок тысяч франков с первого января прошлого года?..
— Наверное, Бурьенн, раз с меня требуют такую сумму.
— Ну и чего же вы хотите от меня?
— Я хотела бы, чтобы, если Бонапарт сегодня утром в хорошем настроении, вы рискнули бы сказать ему о сложившемся положении.
— Но, прежде всего, почему он не подле вас? Не случилось ли семейной ссоры? — спросил Бурьенн.
— Нет, никоим образом! Вчера вечером, будучи в превосходном расположении духа, он ушел вместе с Дюроком, чтобы «прощупать», как он выражается, настроение парижан. Должно быть, он поздно вернулся и, чтобы меня не беспокоить, лег спать в своей холостяцкой комнате.
— Ну и если он в хорошем расположении духа и я заговорю с ним о ваших долгах, а он спросит, насколько они велики, что мне ему сказать?
— Ах, Бурьенн!
