— Смотри, толстяк Вето, вот этим отрубят голову твоей жене.
Король пожаловался Петиону, и тот велел арестовать этого человека.
Наступило 2 сентября, и меры предосторожности, связанные с охраной узников усилились; одновременно ужесточились наносимые им оскорбления. Принцесса Елизавета первой догадалась, по какой причине оскорбления стали жестче, а меры предосторожности — сильнее; утром, взглянув в свое окно, она увидела, что в окне дома напротив появился большой картонный плакат, на котором были начертаны слова:
«ВЕРДЕН ВЗЯТ».
Как только эта новость стала известна другим узникам, в комнату, где собралась королевская семья, вошел какой-то незнакомый им муниципальный чиновник, явно пребывавший в ярости; это был некий Матьё, бывший капуцин. Он начал с того, что арестовал г-на Гю и заявил ему, что его служба подле короля закончена; затем он обратился к самому королю и сказал следующее:
— Да, да, я отлично вижу, что вы ничего не знаете или делаете вид, что ничего не знаете о происходящем. Ну что ж, сейчас я вам это расскажу; отечество находится в величайшей опасности: враг вступил в Шампань, прусский король идет к Шалону, и вы ответите за все беды, какие могут из этого проистечь. Мы знаем, что нам, нашим женам и нашим детям суждено погибнуть, но народ будет отмщен, и, клянусь вам, вы умрете прежде нас.
Услышав эту угрозу, юный дофин, которому показалось, будто он уже видит отца мертвым, расплакался и убежал в другую комнату, куда вслед за ним бросилась его сестра, которой с великим трудом удалось его утешить.
Однако король со своим обычным спокойствием ответил посланцу Коммуны:
— Я все делал для блага народа, и мне не в чем себя упрекнуть.
Вечером небольшую комнату, которую занимал г-н Гю, опечатали, а его самого увели в тюрьму Ратуши.
В Тампле он пробыл двадцать дней.
В течение всего дня 2 сентября на улицах Парижа творились беспорядки; шум, похожий на всплески криков, достигал слуха узников и наполнял их смутным ужасом. Ни королева, ни принцессы не могли спать; всю ночь раздавался сигнал общей тревоги, но узники не знали, какова была его причина.
Утром 3 сентября Манюэль явился к королю и прежде всего, хотя никто еще не заговорил с ним об этом, заявил королю, что не надо беспокоиться о г-же де Ламбаль и что она и все особы, увезенные из Тампля, находятся в Ла-Форсе и чувствуют себя хорошо. Однако в три часа пополудни послышались страшные крики. К этому времени король встал из-за стола и играл в триктрак с королевой, не столько для того, чтобы развлечься, сколько для того, чтобы иметь возможность обменяться с ней под маской спокойствия несколькими словами, не будучи услышанным; внезапно король увидел, что муниципал, стоявший у двери, закрыл ее, а затем кинулся к окну и стремительно задернул занавески.
