И в самом деле, Бекингем, введенный в тронный зал, в сопровождении многочисленной свиты приблизился к королю и королеве, которым он должен был вручить свои верительные грамоты. Он был в белом, шитом золотом атласном камзоле, поверх которого был накинут светло-серый бархатный плащ, весь расшитый настоящим жемчугом. Этот оттенок, столь невыгодно подчеркивающий цвет лица человека, достигшего возраста герцога (мы упоминали, что ему в то время было около тридцати двух лет), может удостоверить нам свежесть лица Бекингема, ибо, как говорят мемуары того времени, такое убранство шло ему. Вскоре стало заметно, что все жемчужины были пришиты настолько слабой шелковой нитью, что они отрывались под действием собственного веса и рассыпались по полу. Эта расточительность, несколько грубоватая при всей своей утонченности, в наше время, с его лицемерными и притворными нравами, уже не понравилась бы, но тогда никто не постеснялся принять жемчужины, которые герцог чрезвычайно учтиво дарил тем, кто, полагая вначале, что они оторвались случайно, поспешил подобрать их, намереваясь вернуть ему.
Так что герцог тотчас поразил воображение молодой королевы, щедро наделенной дарами природы, но весьма обделенной богатствами, ибо французский двор безусловно был тогда самым утонченным, но не самым богатым из дворов Европы.
Государственная казна, с такой заботой собранная Генрихом IV в последние десять лет его жизни, постепенно исчерпалась вследствие войн, которые принцы крови вели с государством, вынужденным пять раз подряд покупать у них мир. В итоге денежные сундуки полностью опустели, и августейшие особы, историю которых мы описываем, оказались сильно стеснены в деньгах, хотя еще и не в такой степени, как это произошло позднее. И в самом деле, позднее Анне Австрийской, доведенной до необходимости питаться объедками со стола своих придворных и провожать послов короля Польши через неосвещенные покои, приходилось с горечью вспоминать о стольких сокровищах, растраченных Бекингемом для того, чтобы добиться от нее улыбки, благосклонного взгляда или одобрительного жеста, тогда как Мазарини, которому она отдала предпочтение, поддержала, осыпала золотом и почестями, допускал, чтобы она, надменная дочь цезарей, жила в обветшалых комнатах, допускал, чтобы она, изнеженная принцесса, для которой, должно быть, адским мучением было спать на голландском полотне, испытывала нужду в постельном белье, и отказывал Людовику XIV, девятилетнему ребенку, в новых простынях взамен старых, усеянных дырами,
