— Разумеется, за исключением тех, кто не играет.
— А что, по-вашему, делать в отдаленной губернии? Нужно же рассеяться, развлечься чем-нибудь! Ну так вот, если кому-нибудь из нас случалось проиграть две или три тысячи рублей, то ведь их нельзя было заплатить, получая триста пятьдесят рублей в год, не так ли?
— Очевидно.
— Ну что ж, мы шли к исправнику — я тогда был не исправником, а всего лишь простым становым — и говорили ему:
«Вот что с нами случилось, господин исправник, помогите нам, пожалуйста».
Тот сердился или делал вид, что сердится, и тогда мы ему говорили:
«Вы ведь понимаете, господин исправник, что мы просим помочь нам не даром: всякий труд заслуживает платы, и вы получите пятьсот рублей».
«Негодяи! — отвечал он. — Вы не знаете, на что потратить деньги, вы проводите жизнь в кабаках, пьете там и играете в карты, бездельники вы этакие».
«Мы не бездельники, — возражали мы, — и в доказательство этого, если вы соблаговолите дать нам приказ немедленно собрать подати, мы изыщем способ выгадать из них тысячу рублей для вас».
«И вы полагаете, — говорил исправник, — что за тысячу рублей я позволю вам обирать несчастных крестьян, бедняков, у которых нет ни гроша?»
«Ну, хорошо, господин исправник, — говорили мы, — пусть это будет полторы тысячи рублей, и не станем больше толковать об этом».
Попадались упорные, которые требовали до двух тысяч, и в конце концов приходилось уступать: за две тысячи рублей всегда можно было устроить свои дела. Исправник отдавал приказ немедленно взымать подати — немедленно, да за одно это слово можно было заплатить хоть четыре тысячи рублей.
— Как это?
— Сейчас увидите. Мы приезжали в деревню, собирали крестьян и говорили им:
«Понимаете, братцы, в чем дело? Нашему царю-батюшке нужны деньги, и он просит собрать не только недоимки, но и текущую подать; он говорит, что и так долго предоставлял вам, голубчикам, кредит, а теперь пора расплатиться».
Тут начинались жалобы и стенания, от которых смягчилось бы даже каменное сердце, но, слава Богу, нас не одурачишь! Мы входили в избы, оценивали, словно для распродажи, то жалкое имущество, какое там было, а потом уходили в кабак, говоря:
«Поторопитесь, братцы, император сердится!»
Тогда крестьяне один за другим приходили к нам просить отсрочку: одни — на две недели, другие — на три, третьи — на месяц, чтобы собрать требуемую сумму.
«Дорогие земляки, — говорили мы им, — вы что думаете, мы для себя взимаем подати? Императору нужны деньги, мы ответственны перед ним; вы же не хотите, чтобы с нами случилась беда из-за того, что мы окажем вам услугу?»
