Тогда над страною калифствовал
Керенский на белом коне.
Война «до конца», «до победы».
И ту же сермяжную рать
Прохвосты и дармоеды
Сгоняли на фронт умирать.
Но всё же не взял я шпагу…
Под грохот и рёв мортир
Другую явил я отвагу —
Был первый в стране дезертир.
Это, конечно, поэзия («Анна Снегина»), но вот что писал Сергей Александрович в биографии 1923 года: «В революцию самовольно покинул Керенского и, проживая дезертиром, работал с эсерами не как партийный, а как поэт».
В левоэсеровской прессе Есенин напечатал около шестидесяти стихотворений: «Марфа Посадница», «Товарищ», «О красном вечере задумалась дорога…», «О, Русь, взмахни крылами…» и другие. Что касается Керенского, то в этом вопросе он оказался на диаметрально противоположных полюсах со своим лучшим другом Л. Каннегисером:
На солнце, сверкая штыками —
Пехота. За ней, в глубине, —
Донцы-казаки. Пред полками —
Керенский на белом коне.
Он поднял усталые веки,
Он речь говорит. Тишина.
О, голос! Запомнить навеки:
Россия. Свобода. Война.
И если, шатаясь от боли,
К тебе припаду я, о, мать,
И буду в покинутом поле
С простреленной грудью лежать —
Тогда у блаженного входа
В предсмертном и радостном сне,
Я вспомню – Россия, Свобода,
Керенский на белом коне.
По вопросам о Февральской революции, Временном правительстве, Керенском мнения друзей разошлись, и в их отношениях наступило (к счастью для Есенина) отчуждение. Место Каннегисера в кругу друзей Сергея Александровича занял А. А. Ганин.
Хотя весной 1917 года поэт «проживал дезертиром» в Петрограде, особо он не прятался. 13 апреля участвовал в «Вечере свободной поэзии», проходившем в Тенишевском зале. В нём участвовали А. Ахматова, Н. Клюев, Р. Ивнев, Ю. М. Юрьева и другие поэты и артисты. Гвоздём вечера было чтение «доселе запретных» стихотворений.
Где-то к концу весны Сергей Александрович встретился с Р. Ивневым на Большом проспекте. Огромные красочные афиши извещали о выступлении Рюрика в цирке «Модерн». Указывая на них, Есенин подмигнул приятелю и сказал:
– Сознайся, тебе ведь нравится, когда твоё имя… раскатывается по городу?
Я грустно посмотрел на Есенина, как бы говоря: если друзья не понимают, тогда что уж скажут враги?
Он сжал мою руку:
– Не сердись, ведь я пошутил.
После небольшой паузы добавил, опять заулыбавшись:
– А знаешь, всё-таки это приятно. Но ведь в этом нет ничего дурного. Каждый из нас утверждает себя, без этого нельзя. Афиша ведь – это то же самое, если бы ты размножился и из одного получилось двести или… сколько там афиш бывает? Триста или больше?
