И чудо свершилось! Я до сих пор с трудом верю в происшедшее. Палач уже заковал меня в кандалы, меня уже возвели на эшафот и привязали к столбу, уже помощники палача торопились с вязанками хвороста, как раздалась ружейная пальба, и дюжина всадников в масках ворвалась на площадь. Лишь один человек не прятал свое лицо — это был Хуан де Меза, мой самый верный друг! Он собрал из арагонских дворян небольшой вооруженный отряд и, тщательно приготовившись, напал на мощную вооруженную охрану, которая меня сопровождала. Атака была столь неожиданна и стремительна, что охрана не сумела оказать напавшим серьезного сопротивления. Святые отцы, черной стаей расположившиеся вокруг эшафота, разлетелись при первых же выстрелах. Бой был коротким и кровавым. Прежде, чем я осознал, что произошло, с меня уже сбили оковы, и я оказался в объятиях друзей. Еще через мгновение мы уже неслись прочь от места казни к воротам Святого Энграция. Погоня, посланная нам вслед, не принесла результата. Я был на свободе, и на этот раз навсегда!
Такова моя история. Следует добавить, что после моего невероятного побега в Сарагосе были произведены повальные аресты. За ними последовали аутодафе — чудовищное изобретение Святой Инквизиции. Меня заочно приговорили к сожжению во всех испанских провинциях. Чучело, изображавшее меня, было сожжено на центральных площадях всех крупных городов Испании. Вся страна озарилась пламенем многочисленных костров; многие ни в чем не повинные люди стали в те дни жертвами Инквизиции. Я не хочу вспоминать об этом, ибо слова богохульства рвутся с моих губ.
Я скрывался вместе с верным Хуаном, скитался, прятался от людей. И вот я в Наварре. Генрих IV, политический противник испанского короля, взял меня под свою опеку. Здесь я уже давно, но жажда мести Филиппа со временем не утихла. Дважды он подсылал ко мне убийц, дважды убийство было сорвано — наемников разоблачали прежде, чем им удавалось совершить свое черное дело. Оба случая были преданы широкой огласке. Филипп растерял последние остатки уважения. Но даже если королю удастся меня убить, моя смерть не принесет ему удовлетворения. Я написал воспоминания, которые разошлись по всей Европе. Сам я не боюсь смерти, но меня тревожит участь моей семьи, находящейся во власти испанского короля. Я прекращу свою борьбу против Филиппа только тогда, когда увижу жену и детей подле себя. Генрих IV намеревается принять католичество — ну, что ж, Англия и королева Елизавета примут меня с распростертыми объятиями. Я жив и я не сдался.
