Просперо мягко рассмеялся. Он стоял, облокотившись о фальшборт и глядя, как форштевень корабля вспарывает воду, словно плуг пашню.
— Это очень хорошо. Лучше и быть не может. Теперь-то у всего мира откроются глаза на Дориа. Когда, соблазнившись дукатами, он продаст своего французского хозяина и переметнется на сторону Испании, его настоящее лицо увидят абсолютно все. Это очень хорошо.
— И это все, что вас волнует?
— Я не лишен чувства справедливости. Теперь оно удовлетворено.
— Удивляюсь я! В конце концов, его требования независимости Генуи были более настойчивыми, чем требования золота. Он ясно дал понять, что без этого соглашение не будет достигнуто, сколько бы денег мы ему ни предлагали.
— Ну конечно. Потому что в этом случае все предложенное не имело бы настоящей ценности. Те же условия он ставил и королю Франции. Таким образом он маскирует собственную продажность.
— А разве он не мог быть искренен? Не мог переметнуться на другую сторону, поскольку Франция его предала?
— Это он и будет утверждать. Но мир не обманешь. Придется ему сменить девиз своего рода: Pecuniae obediunt[13].
Дель Васто задумчиво посмотрел на него.
— И вы надеетесь именно на это?
Просперо выпрямился.
— Иначе я не мог бы называться человеком! Мой отец умер в изгнании, сердце его было разбито, он был гоним врагами, науськанными на него вашим прекраснодушным адмиралом.
— Возможно, события уже вышли из-под его контроля. Фрегозо действовал в интересах Франции…
— А Дориа — в интересах Фрегозо. Потому что все это его устраивало. Фрегозо — это марионетки. Мы, Адорно, — нет. Дориа не удалось бы нас переманить. Ему пришлось бы нас уничтожить.
— Это всего лишь предположение, — сказал дель Васто.
— А то, что ваш Филиппино приковал меня как преступника к веслу и готов был отдать в руки папского суда, — это тоже предположение?
— Но есть разница между самим Филиппино и его дядей. Просто у одного из них зуб на вас.
— Я удивляюсь, Альфонсо, что вы так защищаете Дориа.
Дель Васто пожал плечами:
— Не хочу, чтобы меня преследовала мысль, будто я нанял на императорскую службу алчного искателя приключений, который продаст своего господина за тридцать сребреников.
— Не стоит волноваться. Император достаточно богат, чтобы избежать такого оборота дела.
— Мне бы хотелось, чтобы для такой уверенности были более веские основания.
— Вы хотите слишком многого. Лучше бы и мне, и вам удовлетвориться тем, что есть. Хотя вряд ли у меня найдутся причины быть довольным. Вы устроили так, что папа не сможет выступить в роли нанятого Дориа убийцы; вы лишили Филиппино возможности насмерть забить меня, как ленивого раба, за веслом; теперь, скорее всего, однажды темной ночью мне вонзят нож под ребра. Так или иначе, но им по-прежнему нужна моя шкура. В этом вы можете быть уверены.
