— Потому не вспоминаю, — на этот раз с трудом подбирая слова, ответила наконец хозяйка, — что не совсем нашим он был.
Всем видом своим Коробов выразил недоумение.
— Мой Назарка был, мой, — на ее напудренных щеках обозначились мокрые дорожки. — Я за Мишу, за Мамеда то есть, вышла уже с сыном на руках. А Зинка и Сергей — эти конечно наши общие.
— Как звали старшего по отчеству?
Зурабова на какое-то мгновение замялась:
— Вообще-то назвали мы его когда-то Назарлен. Это — еще с первым моим мужем... — она опечалилась чуть и вздохнула. — Ну, а когда Миша усыновил его, честь по чести записали: Назар Мамедович.
— Значит, Назар Мамедович Зурабов, — повторил вслух Коробов. Он преодолел затруднение и задал следующий вопрос: — Как же это он, Назар ваш?.. Уже в тылу...
— Да Назарка же и на фронте-то не был, — отвечала печальным, но ровным голосом женщина, глядя на стену, украшенную большим ковром, на котором висели два портрета: сама она в молодости (Зина очень напоминала теперь ее) и Мамед, остроносый, с тонкими юношескими усиками над губой. — В армию его только, как война уже началась, взяли, а до того не служил даже. Он у нас больше в отца своего родного пошел: всё книжки, пробирки, наука... Ну, а в войну начал мотаться с портфелем большим. В наших краях бывал нечасто. Можно сказать, только один раз и заглянул, бедный. На свою голову...
Коробов дал ей успокоиться.
— Отправили его зимой сюда, к нам, с делами, конечно. Ну и стащил у него кто-то в поезде сапоги, где-то под Оренбургом. Он выскочил из вагона и босой за вором погнался. А зима, холод... Вот он, бедняга, и поморозил ступни. Как сейчас помню, стучится ночью в окошко. Я как увидела его, в глазах потемнело. А он только и просит: «Лечи, мама... Завтра надо подняться». Я его, конечно, в постель сразу, чаем с малиной напоила, как раньше, когда маленьким был. Только где там было ему подняться за одну ночь? Сутки провалялся, бедный, в жару, а назавтра Миша, муж значит, не выдержал: схватил машину — и в госпиталь, в Ташкент. А там у Назара гангрена началась. Он и помер. Врачи говорят, чуть раньше — еще спасли бы.
Коробов выждал долгую паузу и лишь потом спросил:
— Вещи, документы его вам отдали?
Женщина горько усмехнулась:
— Какое там добро у него? Мы и не просили ничего. Комсомольский билет только и вернули.
— Ну, а служебные документы?
Теперь Зурабова с удивлением посмотрела на Коробова.
— Нам-то они зачем? Какое мы отношение имеем?
