Сейчас я понимала, как ошиблась, не заявив сразу, что у меня украли сотовый телефон. На этом факте можно было бы даже устроить скандал и покинуть территорию этой странной клиники. Сейчас это делать было бы уже совсем глупо.
Спать не хотелось совершенно, и я опять вышла в коридор. Трибеременныепациенткицентра сидели в столовой с листочками бумаги и ручками в руках, и, по-моему, играли то ли в «Балду» то ли в «Морской бой». Приблизившись к ним поближе, я увидела, что это обыкновенные карты, девицы резались в подкидного дурачка. Сдавала крупная девица, в пестром халате с драконами, и спутанными черными волосами, очень похожая на цыганку. Две других были совершенно невзрачными, обе светленькие, с грязными волосами до плеч. Присмотревшись к ним, я поняла, что они, скорее, всего родственницы: разрез глаз, форма носа и выступающий вперед подбородок, похожий на лошадиную челюсть одной популярной телеведущей отчетливо показывало между ними кровную, родственную связь. Играть мне с ними расхотелось, потому что я органически, до рвоты, не переношу цыган. Да и в карты никогда не играю.
Я мило улыбнулась и прошла мимо, почувствовав чей-то внимательный и неприятный взгляд между лопаток.
Больше в этот день никаких событий не произошло, и я легла спать, втайне надеясь, что сон приблизит мою встречу с мужем. А, следовательно, и мою выписку домой.
Я — ошибалась.
Его с института друзья звали «Гном». Ему нравилось это прозвище, он понимал, что, сколько не накачивай физику в тренажерном зале, а стать выше, еще подрасти от своих 160 см роста ему «не светит». Поэтому он всегда в институте и в школе влюблялся в «дюймовочек», хотя в глубине души ему нравились женщины высокие и статные. Да и вообще он любил женщин, иначе разве бы он, круглый отличник, стал акушером-гинекологом? Все его друзья, даже те, кто не очень хорошо учились в институте, мечтали о большой хирургии, а тут… Возможно, что любовь ко всем женщинам у него была связана с ранней смертью матери. Ее сбило машиной во дворе старого дома, куда она приходила на вызов к больному астмой ребенку со своего поликлинического участка. Ему тогда было лет 7, и он очень скучал по маме, когда ее не стало, отец сказал ему, что мама уехала надолго, навсегда, и даже не взял его с собой на похороны (чего он отцу до самой его смерти так и не простил). Он хотел прижаться к маминым коленям, поесть теплых и вкусных блинчиков, которые мама пекла не только на Масленицу, в то время мало кто знал, что это за праздник, блинчики с вареньем они ели на завтрак по выходным, когда родителям не надо было спешить на работу, а ему в школу. Мама ушла очень молодой, ей было чуть за 30, видимо это одиночество, без мамы, без старшей или младшей сестры (ни так и прожили с отцом всю жизнь вдвоем, пока тот не умер), и привело его в акушерство и гинекологию. Столкнувшись с такой операцией, как аборт, он был шокирован, но быстро смог убедить себя, что так будет лучше, мучение растить и воспитывать нежеланного, или больного ребенка было большим, чем необходимость потерпеть боль и унижение на гинекологическом кресле в абортарии 20 минут. Он очень берег и щадил, и искренне любил всех женщин, с которыми сталкивался в рамках работы гинекологом или акушером в разные годы своей практики. И женщины отвечали ему взаимностью, очень любили и ценили его, ладного, хоть и небольшого роста, мужчину, интеллигентного, с аккуратно подстриженной бородкой на скандинавскийманер… Гинеколога, акушера, просто хорошего врача.
