— Ну, мужики они народ странный, не угадаешь, то внимания на жен не обращают совсем, то носиться начинают, как с писаной торбой, уж как им стрельнет…
Я опять покивала.
— Ты не переживай, я сегодня по смене передам, если будет завтра время, сходишь и на УЗИ. Скорее уже обследуйся да уходи отсюда.
Сказав это, Нина Анатольевна опустила голову, и начала что-то писать в листках назначений, всем своим видом показывая, что время нашего общения истекло.
Ничего нового так и не узнав, я поплелась в палату, ругая про себя и Дениса, с его нелепым расследованием, и себя, неразумную. Хотя, побольшому счету, ругать мне надо было себя, и только себя, за то, что повелась на странную просьбу мужа, и попала в это малоприятное учреждение, где было столько странного и неприятного. Правда, нужно отметить, что, если бы меня кто-то спросил, что именно мне не нравится здесь, я бы затруднилась ответить. Вроде все было хорошо, а общее впечатление — просто отталкивающее.
Я облокотилась на узкий подоконник в палате. Тоскливый вид на больничную помойку оживлялся маленьким нахохленным воробьем, прыгающим по подоконнику снаружи евроокна. Маленькая птица вдруг остановилась и пристально посмотрела на меня одним глазом, наклонив чубатую голову.
В дверь палаты постучали.
— Да, войдите, — странно, зачем стучать?
Дверь открылась и на пороге я увидела того молодого врача из кабинета УЗИ, чья воспаленная кожа вызвала у меня утром приступ неукротимой рвоты.
— Извините, мне надо поговорить с Вами, можно? — паренек опять покраснел, я отвела глаза, и, кивнув головой, села на край кровати. Деваться мне было некуда, не говорить же молодому доктору, на самом деле, что меня тошнит от вида его прыщей…
* * *
Страх был настолько велик, что она уже не могла с ним бороться, он охватил ее всю, парализовал ее мысли, лишил возможности думать и размышлять.
Стараясь отвлечься, она попробовала вспомнить, когда еще испытывала такой же сильный страх. Это было в горах, она училась тогда на третьем курсе института, и ее уговорили пойти в поход с группой горных туристов. Все начиналось тогда весело и хорошо, выйдя из плацкартного вагона поезда Москва-Владикавказ, они пересели на «буханку», где за рулем сидел колоритный горец с длинными усами и в кепке-аэродроме, картинно, даже подчеркнуто жеманно смахивая пепел в боковое окно, в котором не было стекла. Потом они выгружали из буханки набитые рюкзаки, балуясь и давясь от смеха, ставили палатки за горной речкой у какого-то небольшого села, дружно варили кашу на примусе, гудевшим низко, и как-то утробно, потом шли цепочкой по узкой горной тропе. И она все время боялась споткнуться и упасть вниз, в пропасть, потому что справа и слева от тропинки были крутые каменистые обрывы, такие глубокие, что она боялась туда смотреть, и упрямо переводила взгляд на разбитые задники горных ботинок Вальки Семенова, который шел впереди нее. Но это было только начало. Первая ночевка в горах, под перевалом наполнила ее, сугубо городскую жительницу, таким ужасом, что она не сомкнула до утра глаз. Полной темноты в горах ночью в палатке не было, небо все время освещалось какими-то всполохами и зарницами, глухо шумел неподалеку то ли водопад, то ли горный ручей, то ли камнепад, громко и непривычно щелкал, трескаясь, лед на ледовых отвалах ледника совсем рядом. И она лежала в стареньком спальнике, сбитом в клочья ваты в предыдущих походах, думая, какая же она идиотка, что согласилась на этот поход, суливший ей массу неприятных эмоций, поскольку она сразу тогда поняла — все эти красивые горы — совершенно не для нее.
