А Пенелопа нарядилась бездомной женщиной. Ну, уж конечно, она была самой красивой бездомной во все времена.
Миленькая парочка из нас получилась.
Никакая мы, конечно, не парочка, но всё же я нашел необходимым отметить совпадение наших вкусов.
– Привет, – говорю, – а у нас костюмы одинаковые.
Я думал – снова фыркнет на меня, но она почти что улыбнулась.
– У тебя хороший костюм, – сказала Пенелопа. – Ты похож на настоящего бездомного.
– Спасибо, – говорю. – И ты выглядишь очень мило.
– Я вовсе не хотела выглядеть милой. Я надела этот костюм в знак протеста против дурного обращения в этой стране с бездомными. Я буду сегодня просить монеты вместо сладостей, чтобы всё раздать бездомным.
Мне и в голову не приходило, что наряд на Хеллоуин можно превратить в политическое заявление. Захотелось произвести на нее впечатление серьезного гражданина, и я соврал.
– А я, – говорю, – надел этот костюм в знак протеста против отношения в этой стране к бездомным коренным американцам.
– Оу, клево, – покивала она.
– Ага. Прекрасная идея со сбором мелочи. Я, пожалуй, тоже попробую.
Хотя после школы я буду ходить по домам в резервации, так что вряд ли соберу столько же, сколько Пенелопа в Риардане.
– Слушай, а давай завтра объединим наши деньги и отправим их вместе? – предложил я. – Мы тогда добьемся вдвое большего.
Пенелопа уставилась на меня. Она просвечивала меня взглядом насквозь. Наверное, пыталась выяснить, не подшучиваю ли я над ней.
– Ты серьезно? – спросила она наконец.
– Да.
– Тогда ладно. Договорились.
– Клево, клево, клево, – сказал я.
Итак, вечером я пошел по домам в резервации. Дурацкая идея, наверно. Во-первых, я уже перерос возраст, когда ходят с мешком по соседям и просят конфетки, даже если это не конфетки, а мелочь для бездомных.
О, многие, очень многие были рады одарить меня денежкой. А многие даже и денег дали, и конфет.
И папа был дома и трезвый, дал мне доллар. Он почти всегда на Хеллоуин был дома и трезвый, и щедрый.
Некоторые, в основном старушки, считали меня смелым за то, что я пошел в школу для белых.
Но гораздо больше людей обзывали меня и захлопывали дверь перед носом.
И я даже не представлял, что со мной могут сделать дети.
Около десяти по дороге домой на меня напали. Не знаю кто – все были в масках монстра Франкенштейна. Повалили на землю и давай пинать.
И плеваться.
Пинки я мог вынести.
Но плевки… Я почувствовал себя насекомым.
Пиявкой.
Пиявкой, корчащейся в предсмертной агонии от соленой слюны.
