— Вилма не любит, когда трогают ее рояль.
То была старая хозяйка. Она сурово взглянула на Алису и обождала, пока та не закроет крышку и не покинет комнату.
Дома Эрнестина спросила:
— Ты не заболела?
— Нет, — ответила Алиса.
Она не могла ни солгать, ни сказать правду. Жалованье госпожа Ренге обещала платить в последний день месяца и свое обещание выполнила.
— Получите, вы это честно заработали! — благосклонно сказала она и протянула деньги.
Алиса поблагодарила и сунула их в карман фартука. Убирая коридор, вытерла руки и пересчитала деньги. В сущности и считать-то нечего было: за три недели — триста рублей. Алиса остолбенела. Проработала одиннадцать дней и надеялась получить, по крайней мере, тысячу. Это была бы третья часть того, что необходимо на новое зимнее пальто. Алиса горлом почувствовала стук сердца.
Управившись с заданной работой, она набралась храбрости и постучала в дверь хозяйкиной комнаты.
— Да!
Госпожа Ренге писала на розовой бумаге письмо. Прикрыв его ладонью, она не без раздражения спросила:
— Что вам нужно?
— Простите, пожалуйста, что помешала, но…
— Что такое?
— Тут все за три недели?
Алиса мяла в руке деньги.
— А сколько же вы хотели?
— Мне казалось, что по сто рублей за день.
Хозяйка рассмеялась.
— Бедное дитя, какая вы все же наивная! Хотите, чтобы мы вас кормили, и еще требуете такие деньги! Один фунт масла стоит восемьдесят рублей!
Алиса лишилась дара речи. Она потупилась и вышла.
Никогда ей еще не было так стыдно за себя.
Эрнестина пошла к Ренге и сказала, что за такое маленькое вознаграждение ее дочь работать не будет.
— Ведь она сама согласилась, — удивилась хозяйка.
— Она вас не поняла.
— Мы не виноваты, что она плохо родной язык знает. Кроме того, она мальчика ничему не научила.
— Вы давали ей другую работу.
— Мы?
— А кто же?
— Она хотела угодить моей маме. Характера у девушки нет. Это я поняла сразу. По линии руки увидела, это уж на всю жизнь. Очень сожалеем, что получилось такое недоразумение.
Алиса опять должна была искать работу.
Как раз в это время все больше стал сдавать Криш.
Он спал теперь у Гертруды на кухне. Утром, поднявшись с постели, забирался в угол, чтобы никому не мешать, и сидел там до вечера. Он вдруг так ослабел, что не мог даже спуститься на двор. Затем начал жаловаться на боли. Сидел, согнувшись, положив руку на живот, и раскачивался взад и вперед.
— Надо позвать врача, — сказала Эрнестина.
— Позвать можно, — согласилась Гертруда, — но все и так понятно: мочевой пузырь.
