– Это не совсем так, – тихо возразил Максим и снова откашлялся – хриплый комок всё стоял в горле и не давал говорить. – У неё началась бессонница, и она не ела совсем… Ей корвалол выписали, пустырник, но это же мёртвому припарка… Я не сразу заметил, что она стала выпивать. Она ведь на работу продолжала ходить, только нас потом в разные бригады развели. И я уже не мог быть всё время рядом…
* * *
Просто однажды он учуял исходивший от неё запах алкоголя. Люся отговорилась, что отмечали с девочками чей-то день рождения. Но и назавтра, и ещё через день, и через неделю, и через месяц… А потом она стала позже приходить домой, всё позже, позже, а как-то не пришла совсем. И утром не вышла на смену. Он искал её тогда целый день и нашёл только к вечеру в настоящем притоне… Она спала на замызганном топчане совершенно голая, едва прикрытая какой-то серой рваной простынёй.
Максим приволок Люсю домой, отмыл, привёл в чувство… Неделю с ней не говорил. Не мог. Да и она не особо стремилась. Серёжа всё это время находился с её родителями. А она и сыном не интересовалась, и с работы её уволили за прогулы. Уходя на смену, Максим запирал Люсю дома, отбирал телефон. Но что толку? Вскоре он опять не обнаружил жены дома. Снова искал её, снова нашёл в притоне, тогда ещё и сам чуть в беду не попал – подрался с её собутыльниками, его порезали, хорошо хоть не сильно…
И жизнь превратилась в ад. Почти год он пытался Люсю спасать: всё по тем же притонам, вынимая почти бесчувственную из-под грязной алкашни, вытаскивая полуживую из сугробов, уговаривая, матеря, умоляя сыном, жалея, презирая, ненавидя, любя. Но однажды, в очередной раз отмывая жену после загула, он вдруг увидел её лицо: искажённое безобразной гримасой, с разбитым ртом, где уже не хватало передних зубов, какое-то жёлтое, морщинистое, со слипшимися, скатавшимися в колтуны волосами… Максим понял, что его Люси больше нет, а у его сына больше нет матери. Есть «соска Люська», которой в его жизни больше быть не должно.
В течение месяца он перевёлся на работу в соседний район, переехал, снял жилье, устроил сына в садик и стал жить дальше. Через год ему удалось добиться лишения Люськи родительских прав. Больше о ней и их совместной жизни Максим не вспоминал, но доброхоты доносили о «подвигах» бывшей. Ещё через год один за одним умерли её родители, и Люська бурно пропивала доставшуюся в наследство хату. А потом и вовсе куда-то исчезла…
Молодым отцом-одиночкой часто и порой настырно интересовались самые разнообразные женщины. Пытались проникнуть в их маленький мужской мирок. Но Серёжа никого не принимал, да и сам Максим ещё не набрался сил для создания новой семьи.
