«Тата, Тату! Эдак вы покрывало прожжете…»
От горящей сигары, выпавшей из его руки, уже тлел коврик, потому что Тата умер: прилег подремать после обеда и умер.
Терушка ужасно испугалась, сразу заплакала в голос. Она в семье самая младшая, из взрослых конечно, и живет с нами недавно, с тех пор как дядя Габор на ней женился. Тата очень любил самую младшую свою невестку, впрочем, он всех их любил, по-моему.
Когда Теруш убежала, я первым делом подняла с полу сигару и затушила ее в пепельнице: у Таты была пепельница в виде кабаньей головы, которая все время скалилась. Потом поправила свесившуюся вниз руку Таты. У него часто рука свешивалась, когда он дремал в шезлонге; шезлонг был узкий, старомодный, но Тата любил его. А когда рука затекала, сердился. Ну вот, я и поправила ему руку. Больше делать было нечего, и я села возле него на пол. По привычке. Я всегда так садилась после обеда рядышком, и мы беседовали, если только Тата не начинал дремать. Говорят, я, когда была маленькая, дергала его за усы и сердилась: не спи, мол, лучше рассказывай что-нибудь! В последнее время, с тех пор как я приохотилась к газетам, мы говорили иной раз и о политике; меня многое интересовало, но больше всего колонии. Тата не высмеивал меня, не говорил, что это не моего ума дело. Как-то я даже спросила у него, что такое любовь и куда делся мой отец…
Вот только тишина на этот раз была необычной. Когда Тата засыпал крепко, он начинал легонько всхрапывать, потом храпел все громче, громче, покуда не просыпался от собственного же храпа, и мы так весело с ним смеялись! А сейчас невыносимо расшумелись во дворе ласточки: сидят небось на проводах, их там, может, с полтыщи, собираются в дальний путь, а среди них и наши. Была у нас своя пара ласточек, поселившихся на карнизе у входа в мастерскую. Когда-то, давно уже, Тата ввинтил туда крюк для качелей, и я целыми днями качалась подле Таты, все детство напролет. Но однажды ранней весной приглянулся этот карниз какой-то ласточке. Стала она таскать туда грязь, пух всякий, трудилась без устали вместе с дружком своим. И только когда появилась я, они вдруг бросили строить и испуганно глядели с провода вниз: что-то теперь будет? Тогда Тата отвинтил мои качели и перенес их в мастерскую под матицу. Я очень радовалась переезду: по крайней мере, теперь можно будет качаться даже зимой. А ласточки прижились, да так и живут там, хотя, может быть, это уже их дети… Не знаю, как долго живут ласточки.
