Вот такая случайность: Вильмой звали и лошадь дяди Габора. Тетя Вильма просто задохнулась от неожиданности, а дядя Габор смеялся так, что обидел ее чуть не насмерть. Но потом они кое-как объяснились и решили во избежание дальнейших недоразумений называть тетю Вильму — Вильямом. В шутку, конечно. Как бы тебе понравилось, если б у меня оказалась тетя по имени Вильям?
Мою лошадь звали Гроза, хотя дядя Габор, когда я кому-нибудь хвасталась ею, всякий раз ставил меня на место: теперь, говорил, это скорей уж Тихий Дождик — такая она медлительная и послушная. Но я не променяла бы ее ни на какую другую, и за все четыре года, что бегала на хутор, к конюшням, не повстречала лошади лучше. Я ходила к ней и в ту осень, когда нельзя было ездить верхом, потому что на лошадях пахали: я думаю, тогда не хватало тракторов. Если моя Гроза была в поле, я шла к ней, бралась за уздечку, когда разрешали, а то просто так шагала рядом, как верный пес, иной раз полдня напролет. Дядя Габор говорил дома, конечно в шутку, что мне должны бы начислять хоть несколько трудодней, я их честно заработала. Только вот через контору провести это все же нельзя, потому что такого вида работ не предусмотрено, да и в практике не бывало случая, чтобы кто-то из дружбы сопровождал на пахоте лошадь. Конечно, дядя Габор просто поддразнивал меня, такая уж у него манера. Зато, когда после выездки я чистила Грозу, часто хвалил и всерьез. Девочки, наверное, считали меня его любимицей за то, что им в пример ставил. Но я-то знала, что хвалил он меня не зря; недаром, бывало, всю по́том прошибет, покуда вытрешь Грозу насухо, — другие-то огладят слегка свою лошадь — и готово.
Когда меня привезли в Пешт, тетя Баби на следующий же день отправилась со мной в «Веселый парк»[6] и купила билеты на карусель, сразу на два заезда. Я карусель терпеть не могу и дома-то никогда не каталась, хотя в ярмарочные дни это было главным развлечением. Конечно, я ничего не сказала: пусть тетя Баби порадуется! Но когда она, миновав все прочее карусельное зверье, непременно захотела усадить меня на лошадку, я не выдержала. Смотрела я, смотрела на несуразное подобие лошади: ведь надо же такое сделать с благородным животным! Тот, кто сварганил такое, в глаза лошадь не видывал! Голова у этого чудовища была, как у битюга, ноги — как у иноходца, а уж хвост — такой разве что у лисы бывает, но только не у лошади. Я поскорей села в коляску, запряженную двумя лебедями. На лебедей мне наплевать, они мне ни о чем и ни о ком не напоминают. Так и прокрутилась в коляске с лебедями оба заезда, и было мне очень невесело. Зато тетя Баби была совсем как из юмористического журнала: она восседала передо мной на горе-лошади бочком, словно всадница со старинной картинки, только амазонки с хвостом не хватало. Вид у нее был кокетливый и в то же время испуганный; при этом она все время хихикала и махала мне ручкой. В ее-то возрасте! Ведь тете Баби около сорока! Вечером она с гордостью докладывала Тантике, какое устроила мне развлечение. Но, что поделаешь, вздыхала она, лошадка Мелинду пока что пугает.
