. Граф стремления Ореста за границу не одобрял, однако, кажется, он свел его с великим князем Константином Павловичем. Впрочем, и тут, как я писала, с поездкой за границу ничего не вышло.
О Ростопчине мы знаем по «Войне и миру» Льва Толстого, где истеричное поведение генерал-губернатора Москвы, призывающего в «афишках» не сдавать города, выглядит достаточно нелепо.
Орест застал его в годы более спокойные. Вот что граф пишет о себе сам, создавая образ обаятельно-артистичного, почти екатерининского вельможи: «Я был упрям, как лошак, капризен, как кокетка, весел, как дитя, ленив, как сурок, деятелен, как Бонапарте… Я любил маленькие общества, тесный кружок и прогулку в тенистой аллее»[47].
По «тенистым аллеям» подмосковного имения Ростопчиных Вороново, думаю, не раз прогуливался и Орест Кипренский. Портрет графа кисти художника как-то очень соотносится с самохарактеристикой Ростопчина. Но это лицо с большим лбом, выпуклыми глазами и красивыми бакенбардами тут же забывается. Где-то что-то подобное мы уже видели. Таких лиц, таких портретов было множество и до Кипренского.
А вот лицо Екатерины Петровны Ростопчиной забыть невозможно (ГТГ, 1809)! Невозможно забыть и этот смешной тюлевый чепец, который, как рассказывает внучка, она носила постоянно. Он почти скрывает волосы и выделяет лицо с огромными, по-детски широко открытыми и полными какого-то затаенного вопроса глазами. Внучка вспоминает, что Екатерина Петровна изображена «в своем всегдашнем одеянии» – «рединготе бронзового цвета, скрещенном на груди, и с короткой талией». По свидетельству внучки, она не изменяла этому одеянию до самой смерти[48]. В этом аскетизме и простоте наряда мне чудится даже какой-то религиозный обет.
Карлу Брюллову важно было, чтобы женская модель, в особенности аристократка, была изысканно одета. Он влюблялся и в одежду своих героинь, в их роскошные, изящные, полные неги и блеска наряды. Как воздушна, грациозна, легка в своем сверкающем, атласном, отделанном кружевом голубом платье Юлия Самойлова на портрете начала 30-х годов («Портрет графини Юлии Самойловой с воспитанницей и арапкой», 1832–1834, музей Хиллвуд, Вашингтон).
Орест Кипренский в этом отношении сдержаннее и скромнее. Он вполне разделяет нежелание своей модели выделяться нарядом. Наряд почти уже не важен, так как возникает разговор «двух душ», внимание сосредоточено на взгляде, мимике, оттенках душевных движений. Исследователи подчеркивают отсутствие в портрете рук. И в самом деле, они бы отвлекали от этого исполненного чувства лица, повернутого вполоборота и глядящего вдаль. В портрете Екатерины Ростопчиной мы встречаем один из первых возвышенно-поэтических женских образов Кипренского. Его привлекают не роскошь и чувственная красота, а душевный трепет, пылкость и глубина внутренней жизни…
