, и это при том, что больше никаких других представлений о матери солнца в отечественном фольклоре не сохранилось. Это обстоятельство, помимо всего прочего, лишний раз подчеркивает отнесенность солнца ко второму, более младшему поколению богов, равно как и то, что функции правосудия, отчетливо выраженные у дневного светила, были присущи еще не только его отцу Сварогу, но и матери. О древности описанных в чешской сказке представлений о заходе солнца свидетельствуют данные армянского фольклора о том, что вечером Арэв (буквально «солнце»), чаще всего представлявшийся в образе юноши, воспламененный и усталый возвращается домой к матери, и сам заход солнца называется в этом языке «майрамут» — «вход к матери»
[66]. Солнце купается, мать вытаскивает его из воды, укладывает в постель и кормит грудью. Отдохнув, Арэв на следующее утро вновь пускается в свое ежедневное путешествие. Таким образом, представление о заходе солнца как о его возвращении домой к матери возникло еще в эпоху индоевропейской общности, однако, в отличие от славян, у армян отсутствует представление о троичности дневного светила.
Весьма показательно и то, что в чешской сказке подчеркивается троичность небесного светила — черта, находящая точную аналогию как в «Слове о полку Игореве», так и в других восточнославянских источниках. В «золотом слове» Древней Руси супруга попавшего в плен князя так взывает к всемогущему дневному светилу:
«Ярославна рано плачетъ
въ Путивлѣ на забралѣ, аркучи:
«Свѣтлое и тресвѣтлое слънце!
Всѣмъ тепло и красно еси:
чему, господине, простре горячюю свою лучю
на ладѣ вой?
Въ полѣ безводнѣ жаждею имь лучи съпряже,
тугою имъ тули затче?»
[67] —
«Ярославна рано плачет
въ Путивле на забрале, заклиная:
«Светлое и тресветлое солнце!
Всем ты тепло и прекрасно:
зачем, владыко, простерло ты горячие свои лучи
на воинов моего лады?
В поле безводном жаждою им луки скрутило,
горем им колчаны заткнуло?»
Обращает на себя внимание эпитет «тресветлое», который использует Ярославна по отношению к заклинаемому ей солнцу. Понятно, что некоторые исследователи «Слова» увидели в нем отголосок христианских представлений о Троице, однако против этого свидетельствует весь сугубо языческий контекст «плача» Ярославны, обращающейся в решающий для себя момент за помощью не к библейскому богу, а к могущественным стихиям трех сфер мироздания — солнцу, ветру и воде. В. П. Адрианова-Перетц по данному поводу отмечала: «Безусловно, книжный, «ученый» эпитет
