Днем и ночью слышен был отдаленный шум водопадов и веселое журчанье прозрачных ручьев; это была дивная музыка, которая во время проливных дождей обращалась в дикий рев…
Семья наша состояла из шести дочерей и трех сыновей. Моя сестра Гарриет и я были связаны неразрывной дружбой. До ее замужества и отъезда в Неаполь мы никогда с ней не расставались, разве изредка на несколько дней. Мы были привязаны друг к другу более, чем это обыкновенно бывает между сестрами, мы положительно сливались в одну душу и в одно сердце. Занятия, прогулки, игры, катанье верхом – все у нас было общее. Если бранили одну, то плакали обе. Когда хвалили которую-нибудь из нас, то обе радовались.
Вспоминая это далекое время, мне кажется, что наиболее характерными чертами моей сестры были ее страсть к жизни на воздухе и ее любовь к природе и к животным. Скажут, что это присуще большей части детей, воспитывающихся в деревне. Но в ней эти чувства были особенно сильно выражены.
У нас было много собак. Одну из них Гарриет особенно нежно любила. Если ее не было в час урока, то можно было с уверенностью сказать, что она сидит у будки Пинчера и дружески разговаривает со своим любимцем. Но вот случилось нечто действительно трагическое. Однажды утром в поле нашли несколько овец из нашего стада, сильно искусанных. Подозрение пало на Пинчера, несмотря на то что в окрестности было много собак, принадлежавших сторожам и фермерам; без сомнения, одна из них и была виновницей преступления. Но хозяева их предпочли свалить вину на нашу собаку. Пинчера судили, приговорили к смерти и казнили. Бедная собака, она до последней минуты ласкалась и протягивала лапу, чтобы показать, как говорила со слезами моя сестра, что прощает своим палачам.
Этот трагический случай сильно подействовал на Гарриет, и она еще долгое время после того плакала по ночам. Уверенность в том, что осуждение было несправедливо, еще более усиливало ее горе.
Часто незначительные случаи остаются у нас в памяти, между тем как что-нибудь более важное забывается. Помню одну сценку, которая произошла вскоре после вышеописанного случая. Мы были в классной и занимались под строгим надзором нашей учительницы. Вдруг среди царившей тишины раздается голос моей сестры: «Мадемуазель, была ли у Пинчера душа?» – спросила сестра, и в голосе ее ясно звучала трагическая нотка. – «Молчите и не задавайте глупых вопросов, лучше работайте!» – вот ответ учительницы. Не раз уже задавали мы себе этот вопрос, присутствуя при смерти наших друзей из мира животных и читая их немой, жалобный призыв, обращенный к тем, которые их любили любовью, казавшейся, быть может, несообразной с их ограниченным мышлением. Решение вопроса – была ли у Пинчера душа – имело большое значение в глазах девочки, но, как очень часто бывает, то, что тревожило ее, волновало и настоятельно требовало ответа, осталось непонятным.
