По сделанным доселе наблюдениям, пища, которой питается сибирское население, и в том числе крестьянство, состоит в преобладании и разнообразии мучных блюд. В Сибири, в хлебородных полосах, питаются более пшеничным хлебом, который вытесняет ржаной, далее — преженики, шаньги, пироги, оладьи составляют у многих ежедневную принадлежность пищи. Пироги всевозможных родов — с мясом и рыбой, иногда цельно запеченной, а также пельмени в огромном количестве, — составляют любимые кушанья сибиряков. Мясо, благодаря изобилию скотоводства, во многих местах составляет видную часть питания и доступно крестьянству. Во многих местах Сибири создался обычай при каждом удобном случае по нескольку раз в день находить предлог для еды; сибирский чай сопровождается всегда «прикусками», т. е. пирогами и прочим. У крестьян существуют завтраки, паужины, ужины и т. д. Чай вошел в общее употребление среди всех сословий и употребляется в большом размере, как и вино. Все это если и способствует с одной стороны хорошему питанию, дородству сельского населения, с другой стороны — в городской жизни и зажиточных классах порождает чрезмерное употребление яств и создало преобладание животно-питательных наслаждений вместе с тяжеловатостью и медленностью психических отправлений.
Все эти разнообразные влияния новой природы, взятые вместе, не могли, конечно, не изменить несколько физической организации типа и не придать психических отличий «русско-сибирскому» населению. Подобное областное отличие в местных жителях было замечено еще в половине прошлого столетия, и императрица Екатерина II сделала этнографическую характеристику русского населения на Востоке: «Как естественные произведения, растения и животные, так и люди в России и Сибири, — говорит она, — не схожи ростом и лицом; сибиряки смуглы, самые восточные из них похожи на китайцев (на монголов); русские, например нижегородцы, не имеют ничего общего с сибиряками. На берегах Волги жители рослы и стройны; белокурые ярославские красавицы не имеют никакого сходства с сибирскими женщинами, особенно иноплеменными. Жители Ярославля, Архангельска, Вологды трудолюбивы и веселы, новгородцы слывут сутягами, галичане слывут простыми и прямодушными. Сибиряки умны, любознательны и предприимчивы». (XVIII век, М. 1869 г., кн. IV, стр. 440–442). Как бы ни была поверхностна эта характеристика, но она доказывает тот же факт, что новообразующаяся сибирская народность — природная ветвь славянорусского племени — вследствие колонизации подверглась уже значительному изменению своего родоначалъного типа. Но, кроме изменений, так сказать, физиологических и этнографических, самые бытовые формы, занятия и нравы русского населения должны были получить особый оттенок. Изменения эти произошли даже в языке, который, по замечанию г. Ровинского, представляет некоторые особенности в новом областном говоре. «Сибирское наречие, конечно, произошло от северо-русского, — пишет г. Ровинский, — но двухсотлетняя разъединенность с коренной Россией, совершенно иные естественные условия жизни и иные условия исторические, вместе с разнообразными столкновениями со множеством других народностей, о которых в коренной России не имеют и понятия, дали ему развитие вполне оригинальное. Распространенность и устойчивость говора Восточной Сибири, имеющего свою особую фонетику, много особенных грамматических форм, отчасти особенное словообразование и своеобразный способ выражения, со словарем более чем в 3000 чисто местных слов, неизвестных в общем русском языке, дают ему полное право занять место в ряду с остальными наречиями России». (Замечания и словарь сибир. нареч.; Извест. сиб. отд., т. IV, 1873, стр. 21).
