Ничего из этой идеи не вышло. Романтическая упаковка редакторов не обманула. Быстро рассмотрели идеологию, политику и сказали:
— Нет! Оставь любовь, искусственный интеллект и фантазии о медицине — тогда возьмем.
Я тоже сказал: «Нет!» И вторая часть «Записок» не появилась.
Впрочем, работа не пропала. Мой друг и переводчик Сент-Джордж — Юрий Григорьевич — издал обе части «Записок» за границей, и притом — широко, в нескольких странах. (Нет, не могу удержаться: в США, ФРГ, Японии, Швеции.) Но… не подумайте, что я просветил капиталистов коммунизмом или обманул советские законы, передав рукопись через границу. Вторая часть пошла через АПН. По их заказу второй мой друг — Джана Манучарова — кастрировала рукопись примерно до того уровня, как требовали наши редакции, и Сент-Джордж получил нормальный, вполне советский научно-фантастический роман. Мне его даже читать было противно, подписал чего хотели.
Ни Брэдбери, ни Шекли, ни Стругацкими я не стал. Но в Советском Союзе укороченный вариант печатать не согласился.
Всегда ли у меня было ощущение писателя?
Может быть, и всегда. Иначе почему бы в пятьдесят лет человек-профессионал вздумал заняться литературой?
В четырнадцать лет уже собирался в писатели. Вел дневник, писал роман — «Цветы будущего». Кроме названия, ничего не помню. В Череповце был ЧАПП — Череповецкая ассоциация пролетарских писателей. Я ходил на заседания, слушал и вникал. (Теперь этих РАППовских писателей бывшие «попутчики» полощут как хотят. Смех!)
После 16 лет охладел к писаниям аж до 1962 года, когда «забил ключ».
Воспоминания по поводу «ключа» такие: был действительно ужасный день — вскрытие девочки с бантами, умершей по моей вине. Потом экстренная операция по поводу аневризмы аорты, развившейся после ушивания Боталлова протока. Смерть на столе от кровотечения. Такая тоска, что нужно было напиться или выговориться. Сначала я сделал первое, а на другой день — второе. Так родился «Первый день» от будущей книги. Помню, что было чувство стыда, когда перечитывал и правил: «Зачем ты это сделал?», «Так раздеться на людях»… «Не поймут и осудят. Спрячь».
Но спрятать не мог. Нравилось. Читал и перечитывал, даже вслух. В конце концов решился представить друзьям.
Решающее слово сказал писатель Юрий Петрович Дольд-Михайлик. Умер двадцать лет назад и теперь почти забыт. Автор книги «И один в поле воин».
Дружба началась в 60-м году в нарушение правила — не общаться с пациентами, которых оперировал. Тем более раковыми. Это и был мой единственный случай. Рак легкого, консилиум, клиника, общая палата.
