Тем не менее он ухмыляется — рассеяно, тоже словно бы от скуки.
— Первое платье я нарисовал, кажется, в девять. Отец спросил меня: «Что это?». Я сказал: «Это тётя», и тогда отец сказал: «Лучше нарисуй её голой».
Влад хихикнул. Он не смеялся — он издавал смешки, короткие и острые, словно инструмент, призванный дырявить ткань выдержки собеседника.
— Так что признание пришло ко мне довольно рано. Предки признали во мне ублюдка, который будет скорее сидеть днями напролёт в своей комнате и подпевать сопливым песням, чем гонять в футбол и бить кому-нибудь морду. Отец по этому поводу очень психовал; я боялся, что он рано или поздно удушит меня шарфиком Зенита.
Влад сплевывает на пол, смотрит на плевок, думая, растереть его ногой или оставить как есть. Его поза в кресле странна: мало кто смог бы так усесться. Руки сложены на спинке, ноги перекинуты через подлокотник, спина совершенно неестественно сгорблена. «Отлично расслабляет мышцы», — говорит Влад и шевелит плечами.
Только у того, кто знает толк в кабинетных извращениях и привык проводить в четырёх стенах добрую часть дня. Женщина только теперь замечает, что на ногах вместо тапочек огромные белые найковские кроссовки.
Она делает пометки в блокноте. Напишет, что Влад «иероглиф лености», который может в любой момент взорваться деятельностью. Отмечает для себя на полях описать его лабораторию: здесь потрясающе неуютно, почти темно, а настольная лампа только усугубляет колкое чувство. Кажется, что каждый раз, когда опускаешь глаза к блокноту, манекены делают к тебе по крошечному шажку. Влад ничего не замечает. Он Наполеон, а это его армия.
— Здесь ваша последняя коллекция? — спрашивает репортёр.
— Здесь то, что не поместилось в шоурум, — мужчина махает над головой рукой, словно предлагая оглядеться и посмотреть внимательнее. — Смотрите, вон ту вон куклу зовут Фёдор. Как моего отца. Её так назвал мой приятель, Зарубин. Он не знал, что моего отца так зовут, но я сразу его вспомнил.
Манекен одет в тренировочные штаны с множеством карманов. Просто потрясающим множеством: их там около двадцати. Женщина щурится, пытаясь разглядеть получше, и Влад протягивает ей фонарик.
— Пользуйтесь, не стесняйтесь. Всегда ношу его с собой. Темнота помогает мне думать, но иногда без света никак.
С фонариком только хуже, кажется, что смотришь на что-то очень интимное; эта подкорка пластикового общества не для чужих глаз, во всяком случае, не для глаз, которые могут вращаться в орбитах. Влад их король, Владу здесь можно всё, а вот его гостям лучше держать любопытство при себе.
