У Димы заволокло глаза. Эти грубые складки губ, твердые глаза, прямые улыбки, эти лыжи — «Росиньоли» — у притолоки и выцветшая штормовка на вешалке, этот мужской гул, чуть разбавленный женским смехом, а главное, над всем этим — ощущение гигантской ледово-снежной стены с впадинами-тенями, проступающими как чье-то бесстрастное спящее лицо. Вот чем жил брат, который там умер. Впервые за два года он почувствовал не унылый гнет, а горькое, чуть гордое волнение. Он протянул руку, взял кружку и выпил все до конца. Маргит что-то говорила ему, он обернулся, улыбаясь бессмысленно: он был сейчас благодарен всем, кто из той же породы, что и брат, она тоже из этой породы, она знала его; что она говорит? Ее колено мешало двигаться, но что поделаешь в такой теснотище. Как в палатке! В щеках жаром пульсировал глинтвейн, дуло от черного окна.
— Знаете, кто это? — спрашивала Маргит. — Вон тот блондин. Который не пьет.
Он посмотрел и увидел плотного сутуловатого мужчину. Редкие волосы причесаны на косой пробор, ничего примечательного. Какой-то полковник в отставке. Кто это?
— Это — Райнер, — сказала она. — Эдуард. Эдик. Эд.
Он знал это имя. Все знали. Он всматривался в спокойно-равнодушное лицо, отыскивая что-то, чего в нем не было, но должно было быть, потому что этот человек исходил и изъездил все глухие углы страны в поисках… Чего? Эдуард Райнер, по образованию инженер-энергетик, никогда не работал по специальности. Славу создали ему вулканы: цветные фотографии извержений, гейзеров, малиново-раскаленных лавовых потоков украшали развороты журналов и настенные календари. Это был запечатленный камерой разгул стихии, опасной и первозданной. Он снимал также диких животных и птиц. Его «Схватку лосей» или «Камчатских медведей» перепечатывали за рубежом как классику. Но даже и не это выделяло его среди людей, а то, что он всегда путешествовал один и был первым там, где не были другие. Зимовка на Подкаменной Тунгуске, когда он заключил договор с Заготпушниной, потерял в реке напарника, но перекрыл план по соболю, или спуск на плоту по Мае от устья Кунь-Манье, или два года жизни на Командорских островах — все это рассказывал не он сам, а свидетели. Здесь он сидел и как равный среди равных, и как бы сам по себе, молчаливо, иногда чуть усмехаясь, прихлебывая томатный сок из высокого стакана.
— А вы его знаете? — спросил Дима.
— А как же… Вроде бы знакомы, — странно ответила Маргит.
Он хотел еще спросить, но постеснялся: она смотрела поверх голов в слои табачного дыма, жесткая складочка прорезалась в углу глаза.
