Они вышли из зала и пошли по длинному коридору, пол, потолок и стены которого были отделаны серым мрамором. В коридоре не встречалось дверей, и он был похож на подземный ход.
В конце концов показалась дверь. Около нее была бронзовая табличка. «Отдел вечной зарплаты», — с удивлением прочитал Майков.
— Наш музей стремится к постоянству, к стабильности, — сказал служитель, когда они прошли мимо двери. — Стабильность позволяет развиваться и укореняться идее. Идея очень нежна. Нужны благоприятные условия.
— Какая идея?
— Любая, разве вы не замечали, как нервен, шаток человек, одержимый новой, не известной никому идеей. Он постоянно ищет поддержки, постоянно желает, чтобы идея его приобрела не одного, а целый миллион поклонников. Он хочет штамповать и штамповать ее. Как можно больше, как можно в более значительных копиях. Надо сказать вообще, что наш музей стремится к небывалой стабильности во всем, и без этой стабильности мы даже не мыслим самого главного: осуществления справедливости. Вечность зарплаты и наделение ею всех граждан без исключения есть принцип справедливости и равенства, не правда ли, уважаемый товарищ Майков?
— Конечно, конечно, в этом есть много правды.
Они шли по бесконечному мраморному коридору, как-то чудом умещавшемуся в здании, мимо мелькали двери с красивыми табличками «отдел субординации», «отдел соответствующего подчинения», «отдел средних авторитетов», «отдел распространения идей в печатной продукции», «отдел развития». Человек, провожавший их, шел торопливо и резко распахивая двери, так, что содержимое комнат сразу обнажалось и било наотмашь.
Всюду в них, этих просторных и роскошных комнатах, стояли бронзовые статуи. Они стояли в углах, стыдливо отвернувшись от зрителей, или сидели за бронзовыми столами и мечтательно смотрели вдаль. Каждая из них застыла в какой-то мертвой позе, как в театре марионеток, и в каждой было запечатлено мгновение остановившейся вдруг жизни. Будто по мановению волшебного жезла жизнь тут застыла, как застывает студень, и сквозь эту застылость вдруг просвечивал какой-то важнейший жизненный момент, будто сквозь линзу виднелась уже неподвижная, не стремительная, а вполне соответствующая жизнь.
И показалось Майкову, что все эти безмолвные фигуры, как ниточками, были соединены связями какого-то огромного вечного образа, какой-то также застывшей, уходящей в бездну своей страшной правды и, потяни сейчас за эти ниточки, чудилось, что вот-вот все оживет, вздрогнет, заколышется, задвижется себе, и музей авторитетов заживет уже подлинной мраморной жизнью.
