Вообще К… был одним из тех встречающихся еще, к счастью, русских городов, сочетавших поразительности нашей жизни. Рядом с ним, за каким-то немыслимо длинным забором, который, как говорили, стоил чуть ли не дороже всего К… вместе с его жителями, было то ли какое-то атомное предприятие, то ли космодром — этого никто точно не мог сказать. И когда там раздавался грохот, старушки крестились, а вороны с карканьем слетали с куполов и крыш. А где-то в лесах за космодромом прятались два старообрядческих скита со «скрытниками», почти что схимниками, скрывавшимися всю жизнь свою в норах, пещерах, землянках и питавшимися одним хлебом и водой, жившими в немыслимой и непонятной, конечно, не нужной никому нынче святости, от которой грозила исчезнуть и сама жизнь.
Потом шли совхозы и колхозы, где сажали овес, растили коров, часто в убыток всему миру, а затем — уже все леса и леса с заброшенными, полузаброшенными деревеньками, от которых щемило сердце и думалось о старине, когда все тут было ясно, чисто, налажено и довольно. Думалось так и старухам, вспоминавшим свою молодость, и старикам, и уж, конечно, скитникам.
Вот в такой город прибыли Владимир Глебович с Екатериной Ивановной. Тут можно было спокойно найти академика, занимавшегося проблемами спиральных туманностей в таинственном зазаборном центре, и какого-нибудь ветхого аристократа, чудом не заплесневевшего и не ушедшего в землю еще с прошлого столетия, и даже, наоборот, державшегося моложе иных молодых пионеров и студентов. Словом, в К… раскачивалась неторопливая русская жизнь.
Майков шел по городу и то и дело смотрел в окна. За сияющими стеклами виднелись кровати с горками белоснежных кружевных подушек, столы, за которыми иногда застыло сидели люди. Нечто томительное, стремящееся куда-то, за стекло или еще дальше, чувствовалось в их обликах, что-то грустное и родное. Они молча провожали глазами прохожего, спешащего мимо, а если он, наподобие Майкова, никуда особенно не торопился, сам обращал на них внимание, то они также не торопились отвести глаза свои от глаз путника и подолгу смотрели в них. Эти глаза словно прорезались из былой жизни, из прошлого. Казалось, они сохранили дух этих старинных кварталов. А эти кварталы словно прорастали из земли, минуя новую жизнь и уходя куда-то в невиданную древность. И хотя дома тут пооблезли, покосились, углубились в глинистую влажную почву, и улицы поросли травой, и лишь изредка еле видный, почти ушедший в землю встречался булыжник прежней мостовой, прочность и былая ладность сквозили в этих кварталах; колорит и разнообразие былых жизней чувствовались в них, и Майков так и ждал, что вот-вот выйдет из-за угла крестьянин в лаптях или же мерно проплетется извозчик со степенным купцом в своей повозке.
