Но вот где-то неожиданно хлопает дверь, раздается едва слышный шорох и какой-то голос говорит по-хозяйски громко:
— Что же вы, Иван Геннадиевич, Екатерина Ивановна, замешкались, входите, пожалуйста, входите, мы вас ведь давным-давно ждем, и, как вы и просили, — в залах нет никого, ни единого человека. Санитарный день сегодня. Специально для вас. Я надеюсь, вы увидите то, что хотели, и тот, ну тот художник, он, бесспорно, интересный художник, хотя, знаете ли, довольно странный человек, он вас заинтересует. Что? Уже заинтересовал, конечно, конечно.
В зале показались четверо. Говоривший — это был директор выставочного павильона — едва поспевал говорить, так быстро вошли его спутники. Трое его спутников стояли рядом. Троицу эту возглавлял довольно пожилой коренастый человек, которого директор очень уважительно называл Иваном Геннадиевичем. Это был мужчина на прикидку лет семидесяти трех-четырех со строгой военной выправкой и с очень значительным и строгим выражением лица. Глаза у него были зеленые, чуть на выкате — рачьи и очень пронзительные. Большой рот его часто складывался в брезгливую гримасу. Под глазами, словно кто-то очертил их коричневой густой гуашью, темнели круглые пятна. Щеки у Ивана Геннадиевича были несколько отвислые, с красными жилками, уходящими за границу щек и паутиной петлявшими почти по всему остальному лицу. Держался он уверенно, но несколько устало. Рядом с ним шла молодая женщина. Это ее и называл директор Екатериной Ивановной. Про женщину эту нельзя сказать ничего определенного, кроме того, что она имеет, и это ощущалось почти сразу, к коренастому строгому человеку какое-то отношение, нет, не служебное, скорее личное. Она держала себя вежливо, спокойно, очевидно ощущая уверенность тайной власти над Иваном Геннадиевичем. Рядом с ними шел семенящей походкой человек, описать которого еще труднее, чем Екатерину Ивановну, потому что в лице его не было ровным счетом ничего определенного. Оно было у него какое-то текучее и постоянно менялось в выражении. Волосы у этого неопределенного человечка были темные, глаза бегающие, но нежные. Так как директор выставки, раскрывавший двери перед троицей, почему-то никак не назвал его, то скажу сразу, что звали его Иваном Ивановичем Ивановым.
Троица остановилась, осмотрелась и почти полетела по залам. Впереди торопился директор, наравне с ним Иван Геннадиевич Болдин чуть сзади Екатерина Ивановна, а совсем сзади — Иван Иванович.
