Если бы Владимир Глебович мог увидеть в этот момент этот образ, он поразился бы тому, насколько похож он на иные его видения.
Она вздрогнула, и неожиданно лицо ее осветилось улыбкой. Майков заметил ее улыбку и сам радостно улыбнулся в ответ.
— Мне хорошо с вами, — сказала она, — я сама не знаю, почему мне хорошо.
— Человек никогда не знает, почему ему хорошо.
— Нет, иногда знает.
— Очень редко…
— Так вы про детство говорили?
— Да, мне кажется, я начал про него рассказывать, но зачем это вам, разве это нужно?
— Нам, журналистам, — соврала она, — все знать нужно. Иногда маленькая деталь — и все в статье оживает, мы ведь как врачи: всем интересуемся.
— А я из детства все больше помню не случаи, а ощущения, иногда не помню, почему одно или другое возникло, а само ощущение помню. Несколько главных ощущений на всю жизнь запомнились, так поразительно они во мне появлялись, главное, часто без каких-то причин, а просто так, откуда-то изнутри. Когда рождались они, меня всего переворачивало, словно во мне другой какой человек появлялся. Очень пугался я поначалу, а потом привык, вернее, почти привык. Правда, таких случаев, которых я помню, всего и было несколько. Раз-два и обчелся.
Один раз, помню, болел я. Думал, что умру. И вот, мне кажется, что именно тогда, когда я болел, вот и стали возникать те первые удивительные ощущения, которые потом только обострились. Странно, но именно болезни я обязан многим, сказали бы мне — ты не будешь болеть, но тогда ты всего этого лишишься, я не согласился бы, сейчас не согласился бы, до того заманчивыми мне кажутся иные из моих образов. Я даже и не знаю, — добавил он, — что я вдруг это все стал вспоминать, что вдруг на меня накатило.
— Вспоминайте, вспоминайте, — сказала Екатерина Ивановна, — мне интересно. — И действительно, рассказ Владимира Глебовича казался ей интересным. Она ощутила, что он свободно раскрывается перед ней, и она уже забыла о просьбах Ивана Геннадиевича, и ей казалось, что она познакомилась с Майковым сама (без всяких болдинских просьб), и что интерес ее к нему совершенно естествен, потому что, чем дальше, тем больше Владимир Глебович казался ей интересным человеком.
— Я помню, — продолжил Владимир Глебович, — очень хорошо помню, лежал я летним утром у себя на этой самой даче, лежал уже фактически после болезни. Знаете, бывает такое удивительное состояние, когда человек только-только начинает выздоравливать, он уже ощущает, что вот-вот будет здоров, но болезнь еще не ушла из него. И всем телом и душой он ощущает свою силу и в болезненности своей видит скорое приближение здоровья. Это чудное время! В него так хорошо думается.
