Только дети поняли меня верно.
Родители ушли. Мы остались с Ниной вдвоем.
Нина, наверное, думала, что сейчас же, как только закроется дверь, я брошусь ее обнимать, и даже приготовила на этот случай достойный отпор вроде: «Ты ведешь себя так, будто я горничная». Но дверь закрылась, а я сидел на диване и молчал. И не бросался.
Это обидело Нину. Поджав губы, она стала убирать со стола, демонстративно гремя тарелками.
Я вспомнил, что у меня в портфеле лежат для нее цветы, достал их, молча протянул.
Нина так растерялась, что у нее чуть не выпала из рук тарелка. Она взяла цветы двумя руками, смотрела на них долго и серьезно, хотя там смотреть было не на что. Потом подошла, села рядом, прижалась лицом к моему плечу. Я чувствовал щекой ее мягкие теплые волосы, и мне казалось, что мог бы просидеть так всю свою жизнь.
Нина подняла голову, обняла меня, спросила таким тоном, будто читала стихи:
— Пойдем в воскресенье к дяде Боре?
За пять лет я так и не научился понимать ход ее мыслей.
— Денег не будет — пойдем.
— Какой ты милый сегодня! Необычный.
— Не вру, вот и необычный.
Зазвонил телефон. Нинины руки лежали на моей шее, и я не хотел вставать, Нина — тоже. Мы сидели и ждали, когда телефон замолчит.
Но ждать оказалось хуже. Я снял трубку.
— Простите, у вас случайно Вали нет? — робко спросили с того конца провода. Я узнал голос Леньки Чекалина.
— Случайно есть, — сказал я.
— Скотина ты — вот кто! — донесся до меня моментально окрепший баритон. Ленька тоже узнал меня. Я вспомнил, что обещал быть у него вечером.
— Здравствуй, Леня, — поздоровался я.
— Чего-чего? — Моему другу показалось, что он ослышался, потому что такие слова, как «здравствуй», «до свидания», «пожалуйста», он позабыл еще в школе.
— Здравствуй, — повторил я.
— Ты с ума сошел? — искренне поинтересовался Леня.
— Нет, просто я вежливый, — объяснил я.
— Он, оказывается, вежливый, — сказал Ленька, но не мне, а кому-то в сторону, так как голос его отодвинулся. — Подожди, у меня трубку рвут… — это было сказано мне.
В трубке щелкнуло, потом я услышал дыхание, и высокий женский голос позвал:
— Валя!
Меня звали с другого конца Москвы, а я молчал. Врать не хотелось, а говорить правду — тем более.
Сказать правду — значило потерять Нину, которая сидит за моей спиной и о которой я привык беспокоиться. Я положил трубку.
— Кто это? — выдохнула Нина. У нее были такие глаза, как будто она чуть не попала под грузовик.
— Женщина, — сказал я.
Нина встала, начала выносить на кухню посуду.
