Толик стоял в дверях комнаты, улыбался:
— Ладно, не кори его. Пусть лучше спляшет.
— Как это «не кори»? Я волнуюсь, Анька там без него рожает, так он еще по корешам отправился! По бабам, а не по корешам!
— Да ладно, покажи лучше телеграмму, — настаивал Толик и не утерпел, сам вынес из комнаты листок: — На читай.
«АНЯ РОДИЛА ДЕВОЧКУ РОДЫ ПРОШЛИ ХОРОШО РЕВОЛЮЦИЯ». Буквы сливались, и Антон все перечитывал телеграмму, радуясь тому, как четко, жирно было написано слово «ХОРОШО».
— А кто это — Революция? — спросил Толик. — Или что?
— Соседка, — сказал Антон. — Ее зовут Люция, а фамилия Рева, вот она и подписывается так, вместе оба слова и фамилия впереди. — Помолчал и растерянно прибавил: — Но почему же девочка?
— Потому что бракодел! — донесся из кухни Томкин голос. — Даже запомнить не можешь, когда жене родить… Три недели осталось! А еще в политехническом учился!
Сестра быстро накрыла на стол, поставила среди тарелок початую бутылку водки — ту самую, из которой пили за Антонов приезд. Прикончили ее быстро, и Антон, разгоряченный, вспотевший, вдруг почувствовал, как зверски устал. Так бы и заснул прямо на стуле. Но Томка, молодец, быстро постелила на диване, и, прежде чем свалиться на скользкие простыни, он успел спросить у Толика — на балконе, когда курили:
— Старик, а у вас что, не пойму, лады?
— Как видишь.
— А что ж тогда прежде? Бой местного значения?
— Да нет. На полный серьез… Я уж решил — все. Бог его знает, как мне на другой день в голову пришло: вернулся домой и прямо с порога говорю ей: «Значит, так. Ты сейчас сядешь и напишешь заявление, что уходишь с киностудии».
— А она что?
— Да она какая-то прямо не своя была. Взяла тетрадку и говорит: «Диктуй». Я и продиктовал: прошу, мол, уволить по собственному желанию…
— А потом что?
— Потом реветь начала. Весь вечер ревела и все приговаривала… ну что любит меня, что лучше меня никого нет и не может быть…
— А заявление отдала?
— Сразу. Сегодня, говорит, и бегунок весь заполнила.
Антон молчал. Ему вдруг снова привиделся дюралевый лист с рваными краями. Огненные цифры прорывали душную темноту: семнадцать… И стало вдруг обидно, он не понимал, отчего обидно, и наконец вспомнил — вот так же он почувствовал себя, когда добежал до такси возле фабрики, когда Светлана спросила шепотом: «Ну что?.. Он?» — вот отчего так жгло глаза, словно кислотой, — от обиды. За Славку, за то, что у него могло быть впереди. И за Светлану, и за то, что у нее могло быть впереди.
