он был уверен — в избе она, та самая, которую намеревался спасти от мужа Славка. И Антон застыл в тени крыльца, взволнованный своей догадкой, не зная, как поступить дальше.
Всю дорогу от режиссера — короткую, в тихой темноте — он старался ощутить хоть нотку радости, которая должна была увенчать его долгое и трудное заступничество за сестру. Но не было радости. И не потому, что, как оказалось, заступничества не требовалось; тревогу за Томку, он ясно понимал, сменила обида за нее и даже за себя, за весь сухаревский род. Томка плохо сделала, связавшись с Оболенцевым, чего уж говорить, но то, что в итоге ее еще и отвергли, получалось хуже всего. Как ей отныне прикажете жить? И что вообще Сухаревым делать, если они, выходит, лезут?..
А теперь эта, в окне, думал Антон. Глупенькая, не знает еще ничего…
Было грустно так думать, но — он верил — надо, потому что вдруг открылось: в этих историях с разбитыми семьями больше всего страдают женщины, горше всего, оказывается, им. И, подумав так, Антон вспомнил все сначала, с приезда в Москву, и удивился результату своих рассуждений, вернее, итогу двух странных, путаных дней. Выходило, что Толик, бледный, расстроенный, пьющий на кухне пустой чай, был прав: он сам виноват, что оказался для Томки хуже Оболенцева. И неизвестный замкомэска со здешнего аэродрома тоже… А Славка ничего такого не знает, и этому не научишь, надо самому понять.
Антон вздохнул, словно освобождаясь от тяжелой ноши, и нарочито громко затопал по крыльцу, шумно отворил дверь. Пусть слышат, что он идет, и пусть делают что хотят, он только соберет чемодан и уедет. Привет, скажет, кролики, или лучше по-томкиному: «Чао!»
Он намеревался сразу нырнуть в отгородку, но Славка завопил с радостью, словно ждал-ждал и никак не мог дождаться:
— Моторист! Ты еще бродишь? Ничего себе делишек напридумывал! То-то я днем удивился: заботы у человека, а он по полю разгуливает! Кричал, спрашивал, чего бродишь, а ты не услыхал. Хотел вернуться, подвезти…
— На своих двоих управимся, — оборвал Антон и шагнул за занавеску.
Собирать, в общем, было нечего. Тренировочный костюм он сунул в чемодан прежде, когда забегал переодеться, оставалось сдернуть со спинки кровати полотенце да взять с тумбочки футляр с бритвой. Теперь можно и объявить это самое «чао».
— Э-э, нет. — Славка загородил проход, сорвал фуражку. — А чайку? Неужто потребуешь? На дорожку полагается. — И опять завопил как зарезанный: — Света-а, он упирается, помогай!
