По мере того как облачались в чужую форму остальные, смех и шутки смолкали. Солдаты присмирели, заметно смущаясь своего вида, и только команда старшего, наверное, сержанта — строиться в одну шеренгу — несколько поддержала привычный им дух.
Подошла женщина в соломенной шляпе и велела вести строй в поле, за самолет, и тут Антон обернулся и увидел, что стоит не один. Рядом собралась стайка ребят, прежде толпившихся возле крана, было и несколько взрослых, и еще на дороге остановилась подвода, где рядом сидели бабы в одинаковых белых платках, и все — дети, взрослые, бабы на подводе — молча и тревожно провожали взглядом затопавших в ногу солдат.
Радиомегафон донес привычный голос Оболенцева, и Антон заторопился туда, где находился прежде, — к истребителю.
Из-за веревочного ограждения, которым оттеснили зрителей от самолета, было видно, как Оболенцев давал указания артисту в синем комбинезоне и летном шлеме, и тот то закрывал, то открывал фонарь кабины, выбирался на плоскость и спрыгивал на землю. У него это получалось неловко. Оболенцев гонял его раз десять, пока артист не смог уверенно продолжить свои действия — бегать вдоль пробитой пулями плоскости, заглядывать под фюзеляж, что-то поджигать — пока так, условно.
Каждый раз за артистом, как железка за магнитом, следовала площадка крана, где у кинокамеры сидел оператор с помощником, и Оболенцев все спрашивал у Максима Давыдовича: «Ну как?», а тот невнятно огрызался, но потом и у него стало получаться, один раз он даже сказал: «Можно снимать».
Но снимать не начали. Наверное, с час тянулась та же волынка: солдаты, одетые в немецкое, бежали цепью по косогору, и режиссер с оператором согласовывали, когда летчику следует открывать фонарь, вылезать из кабины. Как хотели, не получалось — то «немцы» добегали до самолета, когда пилот только выбирался на плоскость, то сильно отставали.
Укатила подвода, потом и ребятишки потянулись к Древне — купаться, только самые терпеливые дождались, когда вдобавок к беготне уставших, еле волочивших ноги солдат подожгли дымовую шашку. Едкий дым окутал самолет, сполз под ветром, и Максим Давыдович стал кричать, чтобы повернули кран, иначе он задохнется.
Солнце нещадно жгло. Антон стянул рубашку и уселся на траву в тени грузовика. Уже подумывал, не пойти ли и ему искупаться, и вдруг мегафон знакомым режиссерским голосом прокричал: «Внимание, съемка!» — и подал команду солдатам, чтобы приготовились и бежали, как было срепетировано, а затем тише, намного тише прозвучал приказ: «Мотор!»
