Он даже пожалел, что не зашагал сразу к распахнувшейся внезапно двери, не вызволил Тамару из цепких рук Осоцкого — она ведь явно вырывалась, пыталась удрать. Тогда еще можно было вмешаться, а теперь поздно. Не войдешь же, не скажешь: отпустите ее. Тут не съемка, и он уже не командир; тут право на отдых.
И он взялся наконец за медную ручку. Но та, дальняя, дверь снова распахнулась, по полированной стене полыхнул, отражаясь по обе стороны коридора, желтый свет, и он услышал голос Тамары и голос Осоцкого. Ей уже было явно невмоготу, в пору звать на помощь, но лапищи актера крепко держали ее за плечи, и она никак не могла переступить через порог.
Кирилл в два прыжка оказался у растворенной двери и заглянул в каюту.
В глубине каюты почему-то сразу бросился в глаза столик под окном, уставленный бутылками, с колбасой на буфетных тарелках с недоеденными кусками хлеба. На диване в углу сидел старик Макаров, бакенщик по картине, любимый с детства актер Кирилла, а напротив — в домашнем халатике, распахнувшемся на груди, и всегда-то толстая, а теперь словно бы расплывшаяся на полдивана администраторша Паня. Старик Макаров, сильно выпивший, смотрел хмуро и безразлично, а Паня — хмуро и заискивающе. Она первой нарушила молчание:
— Кирилл Константинович, миленький, к нам, пожалуйста, просим! Чем бог послал.
— Может, правда? — нерешительно поддержал Осоцкий и опустил руки.
Тамара стояла совсем близко, и Оболенцеву казалось, что он слышит запах ее волос. Получалось, что они вроде бы делят ее с Осоцким.
— В другой раз, — сказал он и подтолкнул Тамару в сторону, притворяя дверь.
— О-они г-гребают… — глухо донесся голос Макарова, словно бы играющего роль. — И-им с нами противно!
Теперь вокруг было тихо; так тихо, что слышалось шуршание шагов по мягкому ковру коридора. Тамара шла рядом, опустив голову, и он не знал, как теперь поступить. Они уже поравнялись с его каютой, и тут она остановилась, закрыла ладонями лицо и заплакала, вздрагивая плечами, как тогда, на палубе ночью, и всхлипывала все громче, почти навзрыд. Он вконец не знал, что с нею делать, и поспешно, прямо в панике, дернул за медный грибок, пропуская ее к себе, под теплые волны вежливо фырчавшего вентилятора.
— Ты что, не слышишь? Я сегодня сказала мужу, что ухожу от него. Как будто знала, что ты в Москве.
— Но… мне нужно в Успенское, — соврал он и обрадовался, что ложь вышла только наполовину; можно ведь и уехать и остаться, на студии не требовали немедленного ответа о переделках. И повторил твердо: — Мне сегодня же нужно в Успенское. Рано утром съемка.
