Когда я очнулся, оказалось, что я смотрю моргающими глазами мальчика-солдата вверх на сплетающиеся у нас над головой ветви. Листья трепетали и так отчаянно бились друг о друга, что, ослабленные осенними холодами, отрывались от черенков и осыпались. Несколько падающих листиков замельтешили желто-оранжевым вихрем. Я смотрел на них, совершенно сбитый с толку. Шелест их показался мне каким-то странным, в их дрожи был ритм, похожий на шепот людей вдалеке, ритм, не имевший с ветром ничего общего.
Ветра вообще не было.
А голоса были, они шептали.
Дюжины голосов, еле слышных. Мальчик-солдат попытался выделить из шелеста единственный звук.
— Лисана говорит…
— Скажи ему, скажи, чтобы пришел сейчас же!
— Поспеши. Она обезумела от горя. Она угрожает…
— Огонь не боится магии. Торопись.
— Мальчик-солдат, Невар, скажи ему, разбуди его, скажи ему поспешить…
Воздух вокруг меня заполонили падающие листья и шепчущий шорох. Мальчик-солдат перекатился на живот и кое-как поднялся на ноги. Покачнулся, оперся о ствол ближайшего дерева. Его возня разбудила Оликею, которая спала, прижавшись к его спине.
— Я должен сейчас же пойти к Лисане, — сообщил он ей. — Она в опасности. Ей угрожает безумная гернийская женщина.
Мальчик-солдат показывал дорогу. Оликея нехотя следовала за ним, а Ликари, нагруженный припасами, тащился позади.
— Что ей от тебя понадобилось? — сердито спросила она сразу же, как только села.
— Она в опасности, — пояснил мальчик-солдат. — Я должен ей помочь.
Не дожидаясь ответа, он двинулся вперед. Тело его затекло и казалось чужим после стольких месяцев, когда он был очень толстым. Хотя и с болью, он заставлял ноги сгибаться и спешить. Деревья шептали ему, подгоняя шелестом листвы и тихим шуршанием голосов:
— Он опоздает…
— Все мы, не только Лисана…
— …она сама виновата, что разделила его…
— Почему страх не остановил ее? Как ей удалось зайти так далеко?
— Украденная магия. Она горит ею.
— Урони на нее сук. Вдруг это убьет ее.
Спина мальчика-солдата взмокла, и пот сочился ручейками по всему телу, находя все новые складки, где можно задержаться, и все новые места, чтобы стирать их в кровь. Он упрямо шагал вперед. Тело сделалось легче, а мышцы остались сильными, но сам себе он казался старым и измученным. Сердце отчаянно колотилось в груди. Не успевшая усвоиться пища неприятно хлюпала в животе. И тем не менее он заставлял себя спешить.
Позади Оликея не смолкала ни на миг: о чем-то напоминала ему, предупреждала, мешая прислушиваться к шепоту. Сама она, судя по всему, его не различала или принимала за шелест ветра в листве.
