Иванович, — добавил я.
Иванович, — повторил за мной майор и продолжил, — утверждаете, что знаете, где находится новейший немецкий танк и некие немецкие документы?
Да именно это я и утверждаю, я ведь сам их там оставил.
А кому ещё об этом известно?
Да кроме Вас двоих больше никто об этом и не знает, я-то один был.
То есть, Вы в одиночку угнали танк… Кстати, где Вы его захватили?
Под Бохней, это недалеко от Кракова.
То есть Вы в одиночку на немецком танке проехали по их тылам от Кракова до Львова, — теперь в его голосе чувствовалось откровенное недоверие.
Ну да, пришлось покрутиться по проселкам да перелескам, ну и повоевал немного, когда меня обложить попытались.
Ладно, подробности позже… Насколько я понимаю, Вы карты читать умеете? — увидев, что я кивнул, майор продолжил, — тогда покажите место расположения танка, — и пододвинул в мою сторону изъятую у меня же карту.
Я, подойдя к столу, взял протянутый мне карандаш и поставил аккуратный крестик. После чего главчекист взял карту и вышел из кабинета, оставив меня наедине с Куприяновым, который, впрочем сидел молча и никак не проявлял своего присутствия. Вернувшись минут через десять, майор приступил к допросу. Он задавал вопросы, я подробно отвечал, а Куприянов записывал, периодически предлагая мне сделать паузу, так как он писал медленнее чем я говорил.
Допрос начали с моих анкетных данных, потом майор расспросил о родителях, далее перешли на войну и я описал бой с немцами и моё последующее бегство.
Ну вот скажите мне, Андрей Иванович, почему Вы, нарушив присягу, сбежали с поля боя и дезертировали?
Я никогда не воспринимал Польшу как свою Родину, это было фашистское государство, в котором угнетались непольские национальности и трудящиеся. Если бы это зависело от моего желания, то я никогда не пошел бы служить в их армию, — отбарабанил я заранее подготовленную речь и по лицу главчекиста было видно, что мои слова ему понравились.
А что же Вы в таком случае раньше не эмигрировали в СССР?
Я же только четыре года назад стал совершеннолетним, но я не мог бросить свою маму, которая в то время тяжело болела, а в тридцать седьмом она умерла, для меня это было тяжёлым ударом и я долгое время был… как бы правильно сказать… — ну не говорить же, что, дескать, у меня была депрессия, они тут и слов-то таких не знают! — Я был потерянным… А потом, в тридцать восьмом меня забрали в армию.
Далее я подробно описал мою дорогу до Бохни, а затем и захват танка.
