Зоя Яковлевна проходила по улице, прямая и гордая, ни на кого не глядя.
Жила Вигасова на Нижней улице наверху двухэтажного дома. Квартира окнами выходила на Каму. Отсюда хорошо виден весь широкий простор реки с пароходами, баржами и плотами. Над заречьем опрокинулось высокое, ласковое небо: там тоже плывут караваны из облаков и туч. Но в двух комнатах Зои Яковлевны, забитых мебелью, тесно и сумрачно. На столах, тумбочках и буфете монументально утвердилось чугунное литье, безделушки из мрамора и стекла. В массивном шкафу, с гранеными стеклами, стоят объемные тома книг. Кажется, все предметы, собранные Зоей Яковлевной за много лет, окаменели, приросли к своим местам на веки вечные. В комнатах пахнет одиночеством и тяжелой, застоявшейся скукой.
Обычно, придя домой, Зоя Яковлевна надевает халат из китайской парчи и готовит на плитке в передней ужин. Там же съедает его. А потом берет книжку, садится в кресло у окна и читает до поры, пока размышления над собственной жизнью, как речная волна, не заплеснут книжные мысли. Далее Зоя Яковлевна размышляет о себе. Думы эти всегда однообразны, и всегда от них веет безысходной тоской.
На дворе весна. А весной одиночество особенно угнетает Зою Яковлевну. В эту пору у ней начинаются головные боли, слабее бьется сердце, и кажется ей, что жизнь прожита и пришел конец. Прожито много лет без улыбки, песни и друзей.
Иногда ей сильно хочется, чтобы кто-то постучал в ее дверь и крикнул с порога, сокрушая давно поселившуюся здесь унылую тишину.
— Зоя, мы веселиться к тебе пришли. На улице солнце. Много солнца. Вот у нас патефон, вино…
Кто бы они ни были, эти солнечные люди, Зоя Яковлевна приняла бы их, угостила и спела бы с ними: ей тяжело быть одной.
Поднявшись на второй этаж, Зоя Яковлевна заглянула в почтовый ящик, прибитый к дверям, и увидела на дне его белый квадратик бумаги. Вынула — телеграмма:
«Срочно выезжайте. Сестра Дарья Яковлевна утонула. Зотей Коняев».
Зоя Яковлевна вбежала в комнату, упала в кресло и схватилась за сердце: ей не хватало воздуха. Тяжелые бусы, казалось, захлестнули и сдавили горло. Она сорвала их и несколько минут сидела с закрытыми глазами. Веко правого глаза чуть-чуть вздрагивало.
И встало вдруг перед нею ее далекое детство в селе Громкозваново: большая изба на берегу Крутихи, мать, сестра Дашка, сероглазая босая девчонка, в платьишке, перешитом из материной кофты.
Было это давным-давно. Как оставила Зоя Яковлевна родное село пятнадцатилетней девчонкой, так и не бывала в нем с тех пор. Попервости горько тосковала по дому, на все бы рукой махнула — только бы увидеть мать, но нельзя было ей ехать домой: дала Зойка сама себе зарок — навсегда порвать с деревней.
