Узнав оценку, из института она прибежала сияющая. Влетела молодым вихрем, кинулась на шею: пятерка!
У Кененбая дрогнуло сердце и перехватило дыхание, когда Алена сказала:
— Я о тебе написала, папа.
...В кинематограф он попал благодаря забавному недоразумению.
В первые послевоенные годы он работал шофером на заводе. Приятель второпях, на бегу сказал, что идет набор казахов в школу киноактеров. Стать артистом он не мечтал, думать не думал. Он рано лишился матери, отца не помнит вовсе, рос в многодетной семье родного дяди, железнодорожника. Самым ярким воспоминанием детства, которое пришлось на годы войны, были вечера, когда он вместе с другими оборванными и полуголодными мальчишками взбирался на карагач и поверх стены летнего кинотеатра вглядывался в светящийся экран. И впервые в жизни подвязав галстук, он в простоте душевной, вполне извинительной для его восемнадцати лет, отправился без тени робости на студию: ему послышалось, будто здесь объявлен набор в «школу кинобилетеров».
Две даты врубились в его память: когда родился и 10 января 1960 года, когда получил удар в спину. Жизнь, казалось, рухнула горным обвалом. Друзья, не все, конечно, а те, которым льстило знакомство с входившим в известность актером, отошли в сторону. Но пустоты вокруг себя он не ощущает. На смену этим, легконогим, пришли другие. Совсем другие.
Глубокой ночью нередко раздается телефонный звонок:
— Не спишь, Кенеке? Знаю, что не спишь. Послушай, пожалуйста, — и приглушенно, словно боясь разбудить спящий город, композитор Нургиса Тлендиев напевает ему мелодию только что родившейся песни. Только ему, первому. На суд.
В дни испытаний судьба свела его с кинорежиссером Султаном Ходжиковым. Сначала они были просто знакомые, даже не приятели. Ходжиков пригласил Кененбая на одну из главных ролей в фильме «Если бы каждый из нас». Когда тот слег надолго, еще можно было подобрать другого актера, переснять кадры. Но Ходжиков избрал иной путь. Он добился, чтобы фильм законсервировали на год, и переделал сценарий так, чтобы роль инженера-гидролога Кененбай мог играть на костылях. Он, Султан Ходжиков, обычно добивался поставленных целей — и в жизни, и в искусстве.
В жизни этот бывший фронтовой офицер-панфиловец однажды круто оборвал свою военную карьеру и с третьего курса академии вдруг оказался во ВГИКе, на первом курсе режиссерского факультета. В искусстве он тоже шел своей дорогой, не признавая иных идеалов, кроме тех, которые отвечали его эстетическим воззрениям и совпадали с заветами его учителя Александра Довженко. Для Кененбая Ходжиков стал ближе брата, роднее отца. Двадцать лет они делят все пополам: семейные хлопоты, радость и горе, творческие заботы. В Доме кино, на вечере, посвященном пятидесятилетию Ходжикова, Кененбай, внесенный в зал на носилках, сказал: «Если я что-либо сделал в кинематографе — это всецело его заслуга».
