Старик-чабан, изредка поглядывая на спящего у огня внука, с беспокойством прислушивался к непогоде. Вдруг он насторожился. Сквозь монотонный вой ветра до его обостренного слуха явственно донесся треск ломающихся сучьев. Кто-то, минуя тропу, продирался к его стоянке.
Полог юрты откинулся и на пороге, почти полностью загородив проход, возникла фигура мужчины. Быстро оглядевшись и убедившись, что внутри, кроме старика и мальчика, никого нет, незнакомец шагнул к свету. Теперь Матрасул хорошо видел его лицо: крупное, скуластое, малиновое от загара. Тяжелые веки почти скрывали глаза.
Чабан сразу узнал незваного гостя. В том, что перед ним бандит «Курбан-бала», он не сомневался. Вон и глубокий шрам на подбородке, о котором говорил ему пять дней назад начальник милиции. Да и другие приметы сходятся. У старика за долгие годы кочевой жизни и глаз стал зорким, и наблюдательность превосходной.
— Что ты уставился на меня, как на шайтана? — наконец нарушил молчание пришелец, грея руки у очага. — Или забыл о законах гостеприимства? — он устало опустился на кошму. — Я новый работник лесхоза. Деньги собираю за саксаул.
— В этом доме гостям всегда рады, — спокойно ответил Матрасули, подходя к внуку: — Эй, Урунбай, вставай! Поможешь мне барана зарезать. Гость с дороги устал, его накормить надо. Да оденься потеплее...
Мальчик проснулся и спросонья долго не мог понять, чего от него хочет дед. Потом нехотя встал, оделся и они оба вышли во двор. Здесь, схватив мальчика за худенькое плечо, старик быстро зашептал:
— Беги в милицию к начальнику. Скажи только: «пришел», они поймут. Беги быстрее...
По взволнованному лицу деда Урунбай понял, что произошло нечто очень важное. Он молча шагнул в кусты и скрылся в них.
— Где мальчишка? — подозрительно глядя на хозяина, спросил гость, когда тот с разделанной тушей барана вернулся в юрту.
— За отарой присмотреть пошел, — в голосе Матрасула было безразличие, и это на какое-то время успокоило бандита. Но вот прошел час, уже поспела шурпа, и ее крепкий душистый запах заполнил юрту, а Урунбая все не было. Курбан забеспокоился.
— Где твой щенок? — заорал он, подступая к Матрасулу. — Ты хочешь обмануть меня, старая лисица.
Старик увидел, как рука гостя скользнула за голенище сапога. Он прижался к стене юрты, машинально шаря рукой по колючему войлоку, и вдруг нащупал за спиной свой старый пастуший посох. Когда-то еще в молодости, подражая старшим, молодой чабан вырезал его из старой твердой, как железо, ветви «куян суяка», и до сих пор он верно служил своему хозяину в его длинных переходах по необъятным степным просторам и пескам Кызылкумов. Вначале для него это была просто палка, которой можно было ради забавы сшибать с репейника взъерошенные колючками головки, потом палка в руках молодого мужчины превратилась в незаменимое орудие погонщика, затем стала посохом старика, его «третьей ногой», как сам любил говорить Матрасул. А в эту критическую минуту посох был в его руках единственным оружием. И когда «Курбан-бала» выхватил нож, старик с силой ударил бандита по руке. Голубоватое лезвие сверкнуло в воздухе, и, мягко подпрыгивая по кошме, нож отлетел в сторону. И как раз в эту минуту издалека донесся еле слышный собачий лай. С каждой минутой он приближался.
