И если Стамбул – ничего не поделаешь, но расхожее оказывается верным – это силуэт с воды на закате, при каждом движении корабля показывающий все новые и новые черты, тасующий минареты, крики чаек и запах моря, то Мадрид – уже не знаю, насколько хрестоматийно, но для меня – поздний вечер на Paseo del Prado, запах горячего дерева и чуть потрескивающие клены, остывающие от дневной жары.
А любимый город – тот, в который хочется вернуться.
Но города, в сущности, нет.
Б.Г.
С одной стороны, можно начать с банальности – у каждого свой город, и каждый воспринимает его по-своему. Даже попав на пару часов или дней в чужой город, мы портретируем его, создавая из разрозненных впечатлений некий целостный образ, сводя воедино случайную встречу, ту пару улиц, по которым нам довелось пройтись, путь от аэропорта до центра или несколько столь же случайно-неизбежных поездок, в которых мы наблюдали город под комментарии таксиста (если нам попался словоохотливый, впрочем, бывают ли другие?).
Однако с Петербургом ситуация другая – он один из немногих городов, которые не просто имеют «свое лицо», но и оказываются субъектом, утвержденным, сформированным культурой, и уже существующим дальше в этом статусе. Собственно, достаточно вспомнить романы Достоевского, где город – действующее лицо (и можно вспомнить расхожее: что подобные истории не могли произойти в другом городе, впрочем, для нас важно, что они непредставимы для нас, как рассказанные в другом городе, а поскольку та реальность, о которой мы говорим, и есть реальность произведения, то невозможность, непредставимость рассказа и означает невозможность самого происшествия, имеющего иное место). Или «Петербург» Белого, где имя главного героя вынесено в заголовок. Петербург имеет свои официальные и неофициальные образы, укоренные так глубоко, что мы только и можем, что перемещаться от одного к другому, и где движение возможно лишь в рамках этой системы («петербургского текста»), менять который возможно лишь изнутри, как делает Бродский, меняя перспективу движения – от окраины к центру – и тем самым создавая свой текст через оппозицию удерживающемуся в памяти читателя «правильному».
Но есть счастливая возможность: не сопротивляться, а принять этот текст, во всех его извивах и модификациях – счастливая возможность туриста, избавленного от необходимости быть последовательным или оригинальным. Счастливая тем, что текст уже есть, причем есть как минимум трижды: это сам город как текст, который мы можем читать и читаем различно, перечитывая каждый раз заново, меняя перспективу и исходную точку чтения, как в примере с Бродским, текст об этом городе, начиная от первых официальных описаний и заканчивая любым очерком, не говоря уже о «большой литературе», и текст о тексте, когда мы задумываемся о том, как он устроен, как складывался и функционирует в теле города.
