«[…] вообще архитектура всего Петербурга чрезвычайно характеристична и оригинальна и всегда поражала меня – именно тем, что выражает всю его бесхарактерность и безличность за все время существования. Характерного в положительном смысле, своего собственного, в нем разве только вот эти деревянные, гнилые домишки, еще уцелевшие даже на самых блестящих улицах рядом с громаднейшими домами и вдруг поражающие ваш взгляд словно куча дров возле мраморного палаццо. Что же касается до палаццов, то в них-то именно и отражается вся бесхарактерность идеи, вся отрицательность сущности петербургского периода, с самого начала его до конца. В этом смысле нет такого города, как он […]» (Достоевский, 2004: 132).
И здесь Анциферов обнаруживает самый нерв проблемы – Петербург Достоевского, «самый умышленный город в мире» («Записки из подполья»), вроде бы требует свой противоположности, иного города, иной реальности, но примечательным образом у Достоевского никакого иного пространства существования не находится – губернский город в «Бесах» характеризуется исключительно как отдаленное от Петербурга место, в Скотопригоньевске трактир, где беседуют Иван и Алеша Карамазовы, именуется «Столичный город» – провинциальность только отдаленность, лишенность, а в паре с «нереальностью», «фантастичностью» Петербурга они предстают как отсылки к отсутствующему, только через последнее обретающие некую толику реальности:
«Жизнь на болоте, в тумане, без корней, глубоко вошедших в животворящую мать-сырую землю. Нет корней, и душа города распыляется. Все врозь, какие-то блуждающие болотные огни, ненавидят ли, любят, всегда мучают друг друга, неспособные слиться в одно органическое целое. Все в себе, в нерасторжимых пределах своих глубоких и значительных душ, томящихся во мраке и холоде. Какая-то хмара» (Анциферов, 1922: 145).
Бездомность петербургских героев Достоевского, независимо от их звания и статуса (Анциферов, 2014: 440–441), «любовь к детям […], но не родовая, христианская, любовь к „малым сим“. Любовь к семье есть, но какая-то одинокая. […] Жизнь сосредоточена на улице […], в трактире […]» (Анциферов, 1922: 144–145) – не дает противопоставления, это удивительная «бездомность», где каждый бездомен по-своему, но нет никого, кто обладал бы домом. Нереальный Петербург определяет все, происходящее за его пределами, не только в «Бесах», но и в «Братьях Карамазовых» действие развивается за счет сил, отсылающих к фантастическому городу, его бесхарактерность и оказывается наиболее характерной чертой, отсутствие «своего» и возможность существовать без него – «своим», чему не подобрать другого, аналогичного. И отсюда двоящаяся интерпретация Петербурга Достоевского у Анциферова: подробно раскрывая его «как своего Inferno» (
