10). То есть и автор, и его padre ведут речь именно об «образе Петербурга», он для Анциферова выступает принципиально в единственном числе, складываясь из многочисленных художественных, прежде всего литературных, «образов». Последние оказываются не создателями «образа», а его выразителями – более или менее удачными, полными или частичными, но сам «образ» един и, что особенно любопытно, фактически оказывается «предвечным»: он исторически раскрывается, предъявляет современникам то одну, то другую из своих сторон, современники оказываются способны быть к нему слепы – не индивидуально, а на протяжении целых поколений – и затем «прозревать». Многочисленные художественные образы позволяют увидеть, прояснить «образ Петербурга» в смысле «лика», изображения «души», «идеи» Петербурга. Тем примечательнее, что столь сильный тезис нигде открыто не проговаривается, он выступает как идеально подобранная «рамка» (cadre), фиксирующая все внимание на изображении, слитая с ним и потому, без сознательного переобращения внимания, незаметная
[71].
«Общий взгляд на Петербург» Анциферова в 1919 г. формулируется с открытым имперским пафосом:
«Перед нами город, возникший в эпоху зарождающегося империализма, в эпоху, когда мощный народ разрывает традиционные путы замкнутого национального бытия и выходит на всемирно-историческую арену, мощно влекомый волею к жизни, волею к власти. Оторванность этой новой столицы от истоков национального бытия, о чем свидетельствует и природа, столь отличающаяся от природы Русской земли, и чуждое племя, ютящееся в окрестностях города, – все это говорит о трагическом развитии народа, заключенного судьбой в пределы, далекие от вольного моря-океана, народа, который должен либо стать навозом для удобрения культур своих счастливых соседей, либо победить, встав на путь завоевательной политики. И само существование столицы на покоренной земле говорит о торжестве ее народа в борьбе за свое историческое бытие, и о предназначенности ее увенчать великую империю и стать Северной Пальмирой [Для русского слуха в этом эпитете звучит особая мощь из-за звукового сходства с „пол-мира“! – Прим. Н.П. Анциферова]» (Анциферов, 1922: 24 – 25).
И если сопоставить этот фрагмент с пассажем, характеризующим финал развития, то проясняется «трагический» характер «империализма»: катастрофа той самой «завоевательной политики», неудача империи, носящая не локальный характер, не частное поражение, а самого имперского проекта, оказавшегося непосильным для народа – и тем самым выбывающего из числа «народов исторических» [ср. показательный для мироощущения этого круга дневник революционных лет проф. Ю.В.
