Именно в такой момент, когда Дика не было рядом, я и решил однажды спрятаться от него. Сделав, как заяц, скидку, то есть отпрыгнув от тропинки подальше, чтобы запутать след, я добежал до зарослей кедрача и спрятался там, поглядывая, однако, на дорогу. Минут через пять на ней показался Дик, мчавшийся что есть духу. Я ожидал, что в пылу бега он не заметит моей хитрости и пробежит мимо, но не тут-то было. Он действительно чуть не проскочил, но тут же закрутился на месте, а затем кинулся в мою сторону. И хотя я сидел не двигаясь, Дик уверенно продирался сквозь кедрач и через минуту, довольный и радостный, уже лизал мне лицо.
Кому эта игра приносила больше удовольствия, мне или Дику, сказать трудно. Да и не в этом дело. Главное, что мы оба радовались, а когда мне приходилось срочно куда-нибудь идти, такие развлечения скрашивали утомительную и длинную дорогу, поскольку иной раз предстояло отмерить и сорок, и пятьдесят километров, и я в эти дни выдыхался, как марафонец, чего нельзя было сказать про Дика. В свои полтора года он был необычайно вынослив и силен, заметно опережая по физическому развитию своих ровесников, работающих в упряжке. Я в те годы тоже не числился в слабеньких, весил восемьдесят с лишним килограммов, но Дик спокойно выдерживал меня, когда я, испытывая его силу, садился на него верхом. Только выгнет спину и весь напряжется. А уж пытаться отнять у него какую-нибудь тряпку было делом совершенно безнадежным. Он вцеплялся в нее и вырывал из рук так, что сбивал меня с позиции, как бы я ни упирался. Один раз я для интереса взвесил Дика и присвистнул: почти пятьдесят килограммов! Вес для собаки, что и говорить, немалый, но Дик отнюдь не выглядел раскормленным. Нет, он оставался сухим и мускулистым. И был, повторяю, необычайно силен. Эта его сила и спасла меня тем летом.
Мы возвращались тогда с мыса Почтарева. Считалось, что от него до нашего поселка сорок километров, хотя вряд ли кто измерял этот путь. Я неоднократно ходил на мыс — летом, как правило, пешком, потому что машин у нас было раз-два и обчелся, зимой — на лыжах или на собаках. Они пробегали эти сорок километров за два-три часа, в зависимости от того, сколько груза везли; на лыжах приходилось идти часа четыре, ну а пешком и того дольше.
Мы вышли с утра. Дорога вилась вдоль берега, и неумолчный, глухой шум прибоя заглушал все остальные звуки. На отливе, среди камней, лежал ржавый корпус самоходной баржи, оставшейся здесь с времен войны, — ведь именно здесь, на трехкилометровом отрезке берега между мысами Кокутан и Котомари, а ныне Курбатова и Почтарева, высаживался в августе сорок пятого года наш десант. Живя на острове четвертый год, я не мог не знать истории этого десанта, был даже знаком с его участником, отставным мичманом, и, слушая его рассказы о тех событиях, всегда поражался тому невозможному, что сделала всего-то тысяча людей за полдня 18 августа. Да, тысяча, потому что именно столько насчитывал первый бросок десанта, которым командовали майоры Шутов и Почтарев и который решил по сути дело. Японские войска на острове превосходили десант по крайней мере раз в пятнадцать, имели шестьдесят танков и мощную оборону, и тем не менее к четырем часам дня выкинули белый флаг. Натиск десантников был неудержим.
