Рассказы о собаках [из сборника «Море. Тундра. Собаки»] | страница 29

Настал час отхода. Согласно расписанию, я находился на кормовой палубе, готовый отдать швартовы и поднять трап. Бич вертелся рядом. Он подходил то к одному, то к другому, прислушивался, принюхивался и заметно нервничал. Наконец с мостика раздалась команда:

— Убрать трап!

Бич тотчас сбежал на берег. Мы звали его, манили, задерживая подъем трапа, а он сидел на берегу, невозмутимый, отчужденный, и, видимо, ждал уже другое судно, которое станет на продолжительный срок.

— Бич! Бич! — кричали мы. — Бич!

Но пес и ухом не повел.

Да-а… Он был судовым и в то же время убежденным береговым матросом.

Ну что ж, прощай, Бич! Жаль расставаться. Привык я к тебе, «сработались». Но чувства чувствами, а служба службой. Прощай, друг!

Мы еще несколько дней простояли на рейде, готовились к выходу в море, получали кое-что из снабжения, а в последний день я отпросился на берег. И занесло меня в одну развеселую компанию, откуда возвращался уже за полночь. На рейдовый катер я опоздал, а в портофлоте и переждать негде. Повертелся я на опустевшем причале, поплакался возле бесчувственного диспетчера и пошел куда глаза глядят. Идея родилась на ходу, и я решил заночевать у друга на морозильщике. Благо они стали в завод на наше место. С надеждой вроде и жизнь веселее. Иду вразвалочку и что-то мурлыкаю. Взбираюсь по трапу и уже приготовил пару слов для извинения за беспокойство, как вдруг передо мной вырос большой пес: «Гав, гав!..» — и пошел авралить: шерсть дыбом, клыки возле моего колена, и хоть я не робкого десятка, а отступить пришлось.

— Вот черт, разбазарился, чтоб тебе провалиться, — негодовал я. — Сейчас с каждого судна высунется вахтенный, и тысяча вопросов: «К кому? Зачем? Кто и откуда, да еще пьяный?» Тьфу, развели псарню.

Я отступил еще на шаг и узнал флотского.

— Бич! Дружок! — обрадованный, позвал я. — Ты что, не узнал? Хитрец, не пошел с нами… у других пристроился…

Пес умолк, прислушался, потянул носом.

— Ну вот, узнал, свои!

Я протянул руку, чтобы погладить друга, но он будто сбесился. Взлаял так, что на губах пена выступила.

— Эх ты, предатель, — буркнул я и заметил сонные глаза и приплюснутый нос за стеклом иллюминатора.

Лицо явно ухмылялось и торжествовало.

«Вахтенный матрос, — догадался я. — Конечно, без посторонних спокойнее».

Пришлось ретироваться и топать на морвокзал, проклиная себя, собаку и морду в иллюминаторе.

Прошло два года.

Был декабрь. Нас поставили в док и после осмотра корпуса снова толкнули к заводскому причалу. Я, как обычно, готовил кормовые концы, когда вдруг услышал: