— Ничего, машину тоже спрячем.
Селестино спустил ее с тормозов, включил зажигание, и грузовик покатился вниз по склону. На краю обрыва на миг повис над морем и, перевернувшись, ушел под воду. Из леса к лодке спустились восемь человек, обвешанных винтовками, патронами.
— Еще у нас несколько ящиков взрывчатки, два пулемета да пара мешков с провизией. Все сразу не увезешь, придется возвращаться, — сказал Селестино.
— Пожалуй, ты прав, — согласился отец. — Пусть четверо из вас пойдут со мной, помогут выгрузить.
Мотор едва тянул отяжелевшую лодку. Хорошо, что не было ветра, иначе выйти в море с таким грузом было бы делом рискованным.
Старый рыбак, напрягая зрение, приглядывался к прибрежным утесам. Где-то здесь должна быть пещера, спасшая ему жизнь. Да, у подножия кручи под густою сеткой дикого винограда слабо чернела расщелина. Вентэро выключил мотор, веслом раздвинул нависавшие лозы, и лодка, качнувшись, скользнула в темную брешь. Пахнуло сыростью и прохладой.
Вентэро засветил фонарь. В тусклом свете блеснуло круглое озерцо, каменные скаты его берегов были влажны, за ними виднелась уходившая в темноту площадка.
— Ну, Селестино, как тебе нравится? Тут сам черт вас не сыщет.
— Прекрасно! Вот уж не думал, что под этими скалами такая прекрасная гавань. А теперь за дело, рассвет уж близок!
Когда все переправили в пещеру, Селестино повез отца на берег.
— Селестино, лодка пусть останется у вас. Лодок у нас хватает. Если завтра дотемна продержится безветрие, я привезу вам одеяла и что-нибудь поесть. Паламосские рыбаки, как бы ни были бедны, сумеют обеспечить своих друзей. Я подплыву к пещере и запою — это будет означать, что все в порядке. В добрый час, сынок... Набери сухого хвороста, разведете костер. Пока темно, дыма не видно, погреетесь...
— Отец, только матери ничего не говори! Пусть уж лучше ничего не знает.
— Будь спокоен! Никому не расскажу. У слов длинные ноги. За день свет обойдут.
Весна 1939 года выдалась солнечной, теплой. Уже в феврале в Каталонии цвел миндаль. В горах таял снег. В белой пене клокотали по склонам ручьи.
Неподалеку от поселка женщины, стоя босиком на гладких камнях, стирали в ручье белье. Обычно звонкие их голоса перекрывали журчание воды, звучали песни, девушки тут же, на зеленых лужайках, пускались в пляс.
Хмурыми, нелюдимыми стали в последнее время женщины. Девушки сидели дома, вязали от нечего делать, с опаской оглядывая в зарешеченные окна каждого прохожего. И мужчины, как бывало, не собирались на площади побалагурить, почесать языки. Закроют дверь на засов, подсядут к очагу, уставятся на тлеющие угли и тянут трубку за трубкой. А если кто постучится, медленно встанут и, прежде чем отодвинуть засов, недоверчиво спросят:
