Может быть, время так же сложено из пластов, как толща земной коры?
…Мы пробыли в Каире десять часов. Нам не удалось увидеть строительство Асуанской плотины, которая должна изменить всю жизнь египетского народа, мужественного и трудолюбивого. Мы не успели посетить национальный Египетский музей, он помог бы нам лучше узнать эту страну. Мне рассказывали те, кто побывал в нем, о чувстве удивления и признательности, которое испытывает посетитель, разглядывая предметы, сделанные руками мастеров, живших тысячелетия до нас. Библиотеки написаны о том, чего мы не увидели в Египте.
Я не могу написать о Каире даже нескольких строк, как это сделал, например, Юхан Смуул. Ему посчастливилось. Он бродил по залам Египетского музея и смотрел. Он видел золотые маски фараонов и каменных священных быков. Он видел барельефы. Бусы из золота и сердолика. Когда-то золото было теплым, оно прикасалось к женской шее. Смуул писал:
«Лишь возникает желание вернуться сюда, чтобы побродить по сумрачным залам спокойно и задумчиво. Надо быть благодарным за одно это желание».
Он тоже недолго пробыл в Каире. Меньше суток.
Нет, не лирическое чувство благодарности — боль потери увозила я из Каира. Каир не узнанный, не исхоженный… Какой он? Так влюбляются.
Помню, мы мчались из Багдада в Кербела по великолепному шоссе. По обеим его сторонам расстилается пустыня. Изредка то справа, то слева возникали зеленые полоски ячменя, а дальше снова как бы присыпана солью земля. И вообще никаких посевов. Только за мостом, на той стороне Евфрата, появились пальмы. Под ними лачуги, слепленные из глины. Крышу заменяли листья, вместо дверей — тряпка. Когда тряпка была откинута, мы видели собранную в кучу ветошь — постель и котел для варки пищи. Это все. А за лачугами на невысокой траве паслись маленькие, с запавшими боками, коровы. Потом, уже в Алжире, мне довелось видеть тысячную толпу женщин — будто гигантская оперная массовка, и на трибуне — Бен Белла. А к трибуне, чуть поблескивая, из рук в руки, как по живому смуглому конвейеру, текли кольца, серьги, браслеты — «Все на восстановление Алжира!». Помню еще похороны на пустынной дороге в Тунисе, в предгорьях Атласа, — безмолвная процессия. На деревянных носилках, под мешковиной, даже нельзя было угадать человека. За носилками цепочкой — несколько пыльных понурых осликов и верблюд, на котором семья усопшего. Ни плача, ни жалоб — нищета и солнце.
Если бы не все это, возможно, мне не пришло бы в голову зайти в здание ГКЭС на одной из московских набережных.
