Сидящая рядом со мной женщина повернулась лицом к берегу, но осталась на своём месте. Я снова взглянул на неё. В сущности, я не сводил с неё глаз всё время, пока старичок говорил о жаре и дождях, но видел только смуглые плечи, золотистые волосики на шее и густые каштановые волосы, поднятые в высокую причёску. Теперь я снова мог рассматривать её лицо, которое раскрывало свою красоту постепенно, по чёрточке, пока не почувствуешь, что уже не можешь отвести от него взгляда.
«Ты не дурнушка, — сказал я про себя, — но в тебе нет ничего особенного. У тебя открытый чистый лоб, но не высокий. Нос римский, правильный, каких тут сколько угодно. Губы у тебя скорее полные, но не очень. Совсем безликие губы, между нами говоря, не будь они такими надменными. Твой округлый подбородок тоже надменный. А кожа золотистая. Но это от солнца».
Пароходик повернулся бортом к пристани и вскоре с глухим шумом причалил к ней. Палуба затряслась, побежали мелкие волны. Кондуктор бросил на берег верёвку, и пассажиры стали сходить на берег, нетерпеливо подталкивая друг друга.
Женщина в розовом платье шла впереди меня. На тротуаре она на миг остановилась, словно раздумывая, какой путь выбрать. Я тоже остановился. Не потому, что решил пойти за ней, просто мне некуда было спешить, ведь я махнул рукой на все планы этого дня. Из-за угла показался автобус. Женщина подняла руку, шофёр остановил машину у тротуара, и незнакомка вошла в него. Пока я колебался, автобус тронулся.
«Это разрешает вопрос, — подумал я, приняв равнодушный вид. — Каждый пойдёт своей дорогой.»
Впрочем, сейчас все дороги были моими. Я отправился по широкому бульвару, который, наверно, вёл к морю, и попытался думать о чём-нибудь другом. На бульваре, затенённом большими платанами, было тихо. Проникавший через густую листву деревьев свет казался зеленоватым. Стоящие перед ресторанами столики пустовали. Пустовали и кофейни с лимонными навесами, и магазины, где продавались летние туалеты.
Я медленно шёл по тенистой аллее, и мне казалось, что я, гонимый огненным зноем, погружаюсь в прозрачные глубины прохладной реки. Венеция, конечно, — хорошая вещь, только в этом городе нет ничего, кроме воды и подточенных водой стен. Нужно проплутать несколько дней между этих каменных стен и затем попасть сюда, чтобы понять, что даже самый роскошный мрамор ничто перед хрупкой прелестью зелёной ветки, колыхаемой утренним ветерком.
Я шёл медленно, но бульвар был коротким, и вскоре я оказался на набережной. Насколько хватало глаза, по обе стороны от меня простиралась жёлтая полоса песка, усеянная пёстрыми зонтами и людскими телами. Дальше шла белая кружевная каёмка прибоя, за ней — тёмно-синее море, а над ним — вылинявшая от зноя голубизна неба.
