Бандиты незамедлительно выполнили его приказание и, спешившись, стали носиться вдоль по деревне, активно занимаясь поиском следов до невероятной степени обнаглевшей шалавы. Вдруг! Шульц, направившаяся сразу к дому, каким-то не своим, срывавшимся от волнения, голосом, в полном отчаянии неожиданно вскрикнула:
— Виктор! Егор… здесь.
— Что Егор?! — заорал атаман, приближаясь к месту, где лежало тело его убитого брата.
Грета, дожидаясь приближения своего так называемого избранника, предусмотрительно отошла от ужасного места заблаговременно чуть дальше и словно бы застыла в нерешительной позе. Подойдя, Виктор Павлович увидел мертвое тело Егора, лежавшего в луже собственной крови; из его груди тут же вырвался звериный, наполненный гневом и яростью, крик, и он, словно подкошенный, тут же бросился вниз и упал на колени, опустившись головой на грудь убиенного, самого дорогого и близкого ему человека.
Пока он предавался жуткому, ни с чем не сравнимому, горю, Мария остановилась в лесу, для того чтобы приготовить бандитам неожиданный и, говоря по совести, очень неприятный сюрприз; она слышала тот истошный, наполненный страданием, вопль, как раз в тот самый момент, когда сделала остановку в лесу и между двух отстоящих друг от друга деревьев, расположенных по сторонам выбранного ею движения, натягивала прочную прозрачную леску, которую прихватила там же, в бандитской деревне; ее она расположила как раз на уровне глаз предположительно продвигавшегося через это место условно называемого мотоциклиста. Оставшись довольна своей незамысловатой работой, она с удовлетворением, словно змея, прошипела: «Это устройство «поостудит» ваш развоевавшийся пыл, да и ехать вы будете после этого несколько тише». Полностью смирившись с создавшимся положением, она улыбнулась своей хитроумной мысли и продолжила движение дальше, прочь удаляясь от этой злосчастной деревни.
Бандиты слышали, как метрах в пятистах-семистах уверенно завелся «мотодвигатель», но не решились побеспокоить этим значительным обстоятельством своего предводителя, предававшегося в этот момент своему безутешному горю; он рыдал молча, не произнося ни единого звука, и никто еще из его соратников раньше не видел, чтобы этот страшный и жестокий мужчина был бы способен на сострадательные, почти нежные, чувства. Они молча стояли в сторонке, наблюдая эту немую картину и ожидая, чем же она в итоге закончится. Между тем слабость их командира длилась недолго, и, по прошествии трех минут, показавшихся целым часом, он неторопливо, словно бы это движение давалось ему с огромным трудом, поднялся и застыл в угрожающей позе; вопреки недавнему изъявлению братских чувств по усопшему, глаза «главбандита» оставались совершенно сухими: рыданья прошли без выделения слез; лицо же атамана было настолько хмурым и мрачным, что по спинам даже бывалых лесных разбойников пробежал жуткий холодок суеверного страха.
