— Ваш партнер по фильму «Батальоны просят огня» говорил мне, что теперь выходит из образа, снимает его как костюм, вешает в шкаф и уходит из театра домой. Поскольку профессионал. То есть умение снять маску считается профессиональным достоинством.
— Маску мы в конце концов уже не снимаем. Все равно что кожу время от времени то наращивать после ожога, то сдирать заживо. Непрактично. Скажу словами Дон Кихота: «Счастлив будет тот век, когда, наконец, мои славные деяния будут занесены на бумагу, изображены на полотне, запечатлены на мраморе. Но кто бы ты ни был, мудрый волшебник, мой летописец, прошу тебя, не забудь о моем добром Росинанте». Тут ведь о чем? Ироническая мраморная перспектива — и Росинант. Актеру нужен свой Росинант. Транспортное средство во вторую реальность.
— Но все уверяют, что войти в образ и выйти — как нечего делать.
— Никакие все такого сказать не могут. Они, мягко говоря, преувеличивают. Не верьте. Играть представление «вошел-вышел» — можно. Играть по Станиславскому — переживание — невозможно. Я осознал еще в Школе-студии и в дневнике записал, что я сам, видимо, не совсем ученик Станиславского. Я вдруг увидел, что чистое перевоплощение — полное, как хотел КСС, — это не мое. Старался, но вовремя понял, что не могу. Режиссер и актер — не только разные профессии: противоположные. В анкете у меня написано: актер. И Школу-студию я окончил с отличием как актер. Было время, когда уже режиссером я полагался на актера — который сам знает что делать. Меня Невинный во МХАТе сгонял со сцены, когда я показывал. В «Современнике» я напоказывался вволю, и они любили на это посмотреть, и я сгоряча играл им всё, каждое слово каждой роли знал наизусть. Чехов, кстати, опасался Станиславского, не верил в его понимание. Он писал, например, Мейерхольду: «Я знаю, Константин Сергеевич будет настаивать на этой излишней нервности, он отнесется к ней преувеличенно, но вы не уступайте; красотами и силою голоса и речи не жертвуйте такой мелочи, как акцент, не жертвуйте, ибо раздражение, в самом деле, есть только деталь и мелочь». Мейерхольд не послушался. Тогда Чехов написал Книппер (в январе 1900-го): «Я Мейерхольду писал и убеждал в письме не быть резким в изображении нервного человека. Ведь громадное большинство людей нервно, большинство страдает, меньшинство чувствует острую боль, но где — на улицах и в домах — Вы видите мечущихся, скачущих, хватающих себя за голову? Страдания выражать надо так, как они выражаются в жизни, т. е. не ногами и не руками, а тоном, взглядом; не жестикуляцией, а грацией. Тонкие душевные движения, присущие интеллигентным людям, и внешним образом нужно выражать тонко. Вы скажете: условия сцены. Никакие условия не допускают лжи…» Так что все это непросто. Вообще не так, как думают зрители и тем более историки театра. Зрителям нужен образ, чтобы любить. Театроведам нужен образ истории, чтобы изложить. Сложность изложить — смотрите, какая тавтология…
