Никто ему не мог помочь. Он был обезоружен и бессилен. Но с какой радостью он совершил бы сейчас самое страшное преступление. Он обрушил бы с неба молнии! Он заставил бы солнце вылить на землю свой жар, чтобы уничтожить ставший ненавистным ему мир, людей, отнявших у него богатство и власть…
Мурзакан опять извергал поток ругательств и проклятий, но вызывал этим только смех у окружавших его бедняков. Вдруг он пристально посмотрел на Темыра с какой-то новой мыслью. Их взгляды скрестились.
- Ты думаешь, тебе большая честь, что ты оскорбил меня? Издевайся надо мной!… Но твоя честь, проклятый Темыр, все равно опозорена. Разве ты мужчина? Ты до сих пор не отомстил убийце твоего единственного брата Мыты, ты даже не хочешь постараться обнаружить своего кровного врага. Ты поступаешь так, как не поступает ни один абхазец, уважающий закон наших предков. Потому что ты трус, а не мужчина!… Жалкий трус, лишенный чести!
Никто не прервал речь Мурзакана, настолько она была неожиданна. Мурзакан считал себя отомщенным. А Темыр, который только минуту назад чувствовал себя чуть ли не героем, испытывал тяжкий стыд. Мурзакан нанес ему удар в самое сердце, открыл всем его позорную тайну, о которой никогда не забывал Темыр, но ему казалось. иногда, что ее забыли другие, так как никто не напоминал, ему об этом.
Закон кровной мести, владевший умами его предков многие столетия, а может быть, и тысячелетия, был впитан Темыром с молоком матери, он воспитывался в нем с детства и казался непреложным для каждого мужчины. Темыр знал, что так думают все молчавшие возле него крестьяне, отворотившие сейчас от него свои взоры, как казалось Темыру, от стыда за него. Алхас заметил, как изменился в лице Темыр, и дружелюбно сказал ему:
- Не обращай внимания на слова этой гадюки.
- Нет, я не могу не обращать внимания, - ответил Темыр.
- Постой!… - пытался остановить его председатель.
Но Темыр, подавленный, уничтоженный, ничего уже не слыша и не видя, быстро направился к своей лошади. Он вскочил в седло и уехал, не оглянувшись на трижды проклятый дом Мурзакана.
XIV
Была глубокая ночь. Во всех деревенских домах уже спали. Не спал Мурзакан. Тяжело передвигая ноги, он нервно ходил из угла в угол. В большом зале своего пустынного дома он чувствовал гнетущую тесноту клетки, из которой он не мог вырваться. Уныние сменялось бешенством. Воспоминания прошедшего дня жгли его, не давали покоя его черной душе.
После того, как все уехали, Мурзакан молча вошел в дом, ничего не стал есть и только пил стаканами вино, не переставая ходить из угла в угол. Он не мог забыть своего унижения и не мог примириться с потерей лошадей. Она прибавилась ко всем горестям, которые причинила ему советская власть, давшая силу беднякам. Жгучая ненависть терзала Мурзакана. Одновременно росло чувство страха.
